— Если ты не узнаешь своих собственных мыслей, если не воспримешь это наставление, тогда свет испугает тебя, звуки устрашат, видения ужаснут и ты будешь обречен вечно блуждать во мраке.
Ритуальные устрашения никак не подействовали на юношу, и у бурята не прибавилось ясности насчет его состояния. Луций же, барахтаясь между жизнью и смертью, по-прежнему безуспешно пытался изгнать изводящий его свет.
— Не привязывайся к тем, кого видишь, но размышляй о Сострадательном, — продолжал свое бурят.
«…сострадательное»… — услышал Луций и, оторвавшись от видений, вспомнил вечно сострадающую ему и только что преданную им за то Лину, но из-за содеянного им по отношению к девочке она не могла прорваться к нему, и мысль о ней ушла за пограничную полосу сияния. Собственно конца у света не было и не существовало никаких рубежей. Просто где-то присутствовало нечто, откуда все исходило и куда все исчезало, все за исключением не ослабевающего ни в одной своей точке ослепительного свечения.
— Уйдя из этого мира, ты увидишь места, хорошо знакомые на земле, и своих родственников, как это бывает во сне, — не останавливался бурят.
Юноша внезапно увидел изможденные лица отца и матери. Он давно уже не вспоминал их и даже смирился с мыслью о смерти родителей и вот теперь увидел. И это не могло быть воспоминанием. Люди, которых он видел, были намного старше образов, хранившихся в его памяти. Родители, которых он помнил, никогда не старели. Они всегда были тридцатилетними, как на старинной фотографии. Эти же, вовсе не старые люди — как прикинул Луций, отцу должно быть сорок пять лет, а матери — сорок — выглядели лет на пятьдесят — шестьдесят. Отец был в застиранной синей пижаме, из-под коротковатых брюк которой выглядывали завязки кальсон, а мать в того же цвета халате. Обуты оба были в серые резиновые тапочки. Стоя в замызганном коридоре, они шушукались о чем-то с ребячливо-радостным выражением на старческих лицах. Видно было, какое счастье для них, седых, морщинистых, убогих, тайком ото всех перекинуться парой слов.
Луций заскрежетал зубами, попробовал приподнять голову и вновь провалился в ослепительно яркое свечение.
— Ты видишь своих родных и близких и обращаешься к ним, но не получаешь ответа. Увидав, что они оплакивают тебя, ты думаешь: «Я мертв! Что делать?» — и жестоко страдаешь, словно рыба, выброшенная из воды на раскаленные угли. Ты будешь страдать, но страдание тебе не поможет, — продолжал бурят.
«Действительно, — задумался юноша, — он прав. Страдание не поможет. Я должен вытащить своих родителей из заточения. Пусть мне не удалось спасти брата, но должен же я хоть для кого-то что-то сделать в этой убогой жизни!»
— Густой, наводящий ужас мрак надвинется на тебя, и оттуда послышатся крики «Бей! Убивай!» и другие угрозы.
«Как все знакомо, — устало подумал Луций. — Вновь биться с очередными врагами на этот раз за собственных родителей. И так всю жизнь. Может быть, действительно дело в его карме? Но разве он один вынужден так жить?! Сто пятьдесят миллионов находятся в таком же положении. А как просто уйти…»
Как будто почувствовав сомнения юноши, бурят усилил натиск. Он в очередной раз поднес зеркальце к губам Луция и не обнаружил дыхания, приподнял веки умирающего и увидел закатившиеся зрачки. Ободренный мыслью, что наконец-то все пошло как следует, бурят продолжил:
— Когда к тебе придет мысль: «Увы! Я мертв! Что делать?!», а твое сердце похолодеет и ты испытаешь безмерную скорбь, не думай о разных вещах, но представь твоему уму пребывать неизменным. Не ищи покинутого тела, ты не найдешь ничего, кроме страданий, отринь жажду иметь тело; смири ум; действуй так, чтобы остаться вне телесных пределов.
Тут юноша вдруг увидел двух бритоголовых толстячков, сидящих по разные стороны ручейка. Они перебрасывались черными и белыми камушками из сложенных рядом с ними кучек и обговаривали, на небо или под землю тащить пустое тело Луция.
— В одно мгновение проявляется взаимное разделение.
— В одно мгновение достигается совершенное просветление, — говорили они друг другу при каждом броске.
— Слушай последний раз, — воодушевленно прогнусавил бурят. — Твой разум в промежуточном состоянии не имеет твердой опоры, легковесен и пребывает в непрерывном движении, и любая твоя мысль, благочестивая или нет, обладает огромной силою; потому не размышляй о нечестивом, но вспомни какой-нибудь обряд или, если не знаешь обрядов, прояви чистую любовь и смиренную веру!