— Просто я хотела быть вместе с тобой, ты… обезьяна! — сердито ответила она.
Я промолчал, но мысленно схватился руками за голову. Видимо, она считает, что мне недостаточно тех бандитов, которые жаждут застрелить меня, проломить голову кастетом или утопить в заливе, вот и фокусничает! Впрочем, я, кажется, сам напросился.
В конце концов я достал сигареты, сунул одну в рот и протянул пачку Элейн.
— Будешь?
Она молча взяла сигарету.
На Фейерверк-авеню Наварро свернул на стоянку, расположенную возле маленького ночного клуба. Я убедился, что он действительно ставит машину, свернул за угол и остановился у обочины.
— Послушай, Элейн, — начал я, — не обижайся на меня, но в настоящее время я действительно не могу рассеивать свое внимание. Как раз сейчас человек, за которым я слежу, юркнул в ночной клуб, и я намерен последовать за ним.
— Шелл, возьми меня с собой! Ну, пожалуйста!
— Зачем? Сиди здесь и…
— Я не могу просто так сидеть и ждать, не зная, что происходит. К твоему сведению, я не из трусливых. Возможно, даже смогу тебе каким-то образом помочь. И не хочу, чтобы ты шел туда без меня…
— Ты выбрала чертовски удачное время для…
— Пожалуйста, Шелл! Прошу тебя!
Диспут затягивался, и вдруг меня пронзила неожиданная мысль, от которой мурашки побежали по коже: почему она старается быть все время подле меня? Почему лезет со мной в любое пекло? И как она могла оказаться там, рядом с машиной, из которой стреляли в меня?
Я спросил:
— Элейн, скажи мне откровенно: может быть, действительно имеется какая-нибудь веская причина, по которой ты все время следуешь за мной? Какая-нибудь причина, связанная со смертью твоего брата или с тем, чем он занимался?
Она посмотрела на меня своими милыми черными глазами, и я, увидев в них глубокую боль, подумал, что вообще не дождусь ответа. Но Элейн пересилила себя и, отвернувшись, чтобы я не заметил слез, тихо ответила:
— Нет…
Только одно слово, но голос ее прозвучал так тихо, сдавленно и печально, что я внезапно почувствовал отвращение к себе за свой вопрос.
Она сделала вид, что заинтересовалась чем-то на улице, а когда снова повернулась ко мне, я опять увидел спокойную и уравновешенную Элейн.
Это было выше моих сил.
— Ну что ж, пошли! — сказал я. — Говорят, что этот ночной клуб — любопытное местечко.
Мы вышли из машины, но прежде чем направиться в клуб, я открыл багажник и принялся копаться в нем.
— Что ты ищешь? — спросила Элейн.
А я искал коробку, в которой хранил три или четыре головных убора, темные очки, сигары, трубку и другую мелочь.
Выпрямившись и захлопнув багажник, я ответил:
— Главным образом хочу прикрыть свою седину. И заодно сделаться похожим на завсегдатая этого клуба.
С этими словами я нахлобучил на голову синий берет и сунул в рот длинный мундштук.
— Теперь ты похож на завсегдатая? — удивилась Элейн. — Что же это за место такое?
— Увидишь. Неплохо будет, если и ты, скажем, расчешешь волосы так, чтобы они свисали по обе стороны лица, как уши у спаниеля…
Она не стала возражать и занялась прической, а когда закончила, вид у нее был шикарный!
— Ну, теперь пошли! — сказал я, и мы направились в клуб. Перед самым входом я остановился и сказал:
— Все это против моих правил. Но иногда и я бываю бессилен. Так что обещай мне одну вещь.
— Ладно.
— Если все пойдет гладко, я об этом даже не заикнусь. Но если я скажу тебе: «Уходи», ты уйдешь немедленно и без пререканий.
— Хорошо!
— Если мы… э-э… разойдемся, я найду тебя в твоем новом отеле.
— Договорились!
Соглашение было достигнуто, я открыл двери, и мы вошли в клуб.
Глава 11
За дверью сырая мрачная лестница вела куда-то вниз. Такие заведения обычно называют «погребками».
Подобные погребки часто Именуются «аристократическими кафе»; здесь анемичные поэты бормочут анемичные стишки перед анемичной аудиторией, и под жуткую какофонию оркестра произносятся высокопарные речи. Здесь собираются художники, артисты и поэты, непризнанные никем и сами не признающие никого, кроме самих себя. Здесь сутенера невозможно отличить от графомана, а поэтессу — от проститутки. Короче говоря, местечко не из приятных.
Мы с Элейн спустились по бетонным ступенькам вниз. В полумраке я с трудом различил длинную стойку бара, находившуюся футах в сорока от нас.
Справа была небольшая комната, в которой стояли столики, накрытые скатертями в белую и черную клетку. За ними парочками и группами сидели люди. В пустые винные бутылки были воткнуты свечи. Прямо Перед нами, за ближним концом стойки, находился маленький коридорчик, ведущий в другую комнату, большую и темную, с рядами стульев перед небольшой сценой, залитой ярким светом прожекторов и софитов.