Сама по себе девочка — без огонька. Она легко зажглась от меня в тот раз в метро. Но тогда я был похож на ходячий взрыв энергии. Сейчас я устал от напряжения. «Энерджайзер» умер. Скоро заметил, что мое состояние передалось девочке. Ее коричневые глазки начали погасать. Она стала напрягаться и — сразу же терять свою привлекательность. У меня вдобавок к нервозности возникло чувство вины за то, что она мне уже не нравится… Как тяжело…
По пути к метро мы мило говорили. Я чувствовал себя лучше, но только потому что через несколько минут мы разбежимся. Она держала меня за руку, и у меня было такое ощущение, будто она просит прощенья за что-то, хотя если кто и должен просить прощенья в этом случае, так это я. На прощанье мы поцеловались. Много помады, но ничего. Я пообещал позвонить ей на следующей неделе — и через секунду понял, что наврал. Не позвоню. Слишком хреново мне было в этот вечер, и я ожидал, что с ней в следующий раз повторится то же самое. А раскручивать ее ради секса, чтобы поставить себе звездочку на фюзеляже, я не хотел…
Тягостный осадок от этой встречи продолжался еще один или два дня. Я был недоволен собой. Я был раздражен на нее. Наконец, меня вывел из этого состояния полудепрессии звонок одного из приятелей из околохудожественной тусовки. Пригласил на их мероприятие.
— Интересные люди будут, — сказал он. — Тебе понравится. Ты же такой весь утонченный и постоянно выебываешься. А там искусство. Девки всякие. Пишут стихи, поют песни и рисуют картины, — вот как трахаться хотят. Может, кого снимешь.
Возможно ли устоять перед искусством? Конечно, я пришел. Да, люди искусства там присутствовали в избытке. В основном, в диапазоне от двадцати с небольшим до слегка за тридцать лет. Все притворялись молодыми дарованиями. Очень приятно смотреть и слушать. Наблюдая за ними, я подумал, что у всех этих людей искусства на лицах был пропечатан недостаток сексуальной активности. Есть такая болезнь — хронический недоебит. По слухам, развивается на фоне дефицита общения с живыми людьми в неформальной обстановке. Они на сцене настолько же страстные, насколько застенчивые в общении сразу после своих номеров.
Потом был фуршет. Алкоголь, пьяные разговоры, мелкие понты с претензией на глобальность мышления. Со столов быстро исчезала выпивка и еда. Быстрее всего почему-то исчезают мои любимые черные оливки. Я налил в стакан побольше виски, чтобы потом не беспокоить людей исконно московским вопросом «куда исчез вискарь?», и начал бродить, рассматривая окружающих. Какая-то худенькая девочка с темно-красными волосами оказалась рядом и сказала что-то малозначимое. Я начал беззаботно с ней болтать. Прекрасно. В какой-то момент заметил в себе напряжение, возникшее, видимо, по привычке, и сразу же понял, что напрягся потому, что она мне понравилась. Получается, я должен произвести на нее впечатление, чтобы соблазнить. «Какого хрена? — сказал я внутрь себя. — Я не обязан всегда выигрывать. Ничего не надо делать. Что получится, то и получится». И расслабился.
Мы о чем-то болтали. Через несколько минут мы уже были слегка отделены от остального мира невидимой шторкой, никого кроме нас как будто не было. Когда очередная мысль была проговорена до паузы, я сказал:
— Поехали ко мне, Лена. Нам будет хорошо.
— А что мы будем делать?
— Побудем вместе. Я покажу тебе кое-что красивое. Потом я тебя провожу. И еще… мы будем играть в шахматы.
— В шахматы? Я только знаю, как фигуры ходят.
— Это совсем другие шахматы. По-арабски. Там только две фигуры. Я буду королем. Аты — королевой.
— Ну… Если ты меня потом проводишь… Я сейчас поговорю с подругой…
Она отошла, и я увидел другую симпатичную девочку. Она сидела в окружении трех парней, явно не близких ей, но пытающихся произвести впечатление. Подошел:
— Мне очень нравится ваше творчество. Я почти очарован.
Она ответила вежливым «спасибо». Я позволил себе высвободить поток сознания:
— Я думаю, в искусстве все зависит от человека. Какие чувства вкладываются в слова, картины, музыку. По творчеству можно понять человека, — сказал, а сам подумал: «Ого! Вот как я умею гнать, оказывается! А может, я так говорю, потому что так и думаю?» — Это впечатляет. А вы к тому же такая симпатичная.
— Ой, вы меня смущаете.
— Кстати, поехали ко мне домой.
— А… У меня свадьба через месяц.
— Что, честно-честно?
— Да.
— Отлично! Значит, у нас есть целый месяц!
Ее смех мне понравился.
— Такой напор! — говорит, ее глаза блестят, в голосе придыхание. — Молодой человек, у вас такой напор. А у меня свадьба.
Я уже знал, что женщины в момент знакомства часто говорят что-то вроде «у меня есть молодой человек». Даже если его нет. Между девичьей отмазкой и правдой, выраженной теми же словами, огромная разница. Отмазка звучит механически или игриво, а по сути означает вопрос: «Действительно ли ты хочешь меня добиться?» Правда содержит другие интонации, ее легко почувствовать, и она означает: «У меня есть любимый человек и планы, связанные с ним». Эта девочка говорила правду, и я это почувствовал. Ни влезать в чужие планы, ни испытывать прочность своей настойчивостью я, конечно, не хотел.
— Желаю вам всего хорошего. Наверное, он классный парень, раз у него такая невеста.
— До свидания… Молодой человек, у вас такой напор!
Я отошел и увидел девушку, с которой мы будем играть в шахматы. Лена уже была в своем бежевом пуховике.
— Ты еще не оделся?
Я застегнул куртку, взял ее за руку и мы пошли к станции метро «Лубянка».
Первым делом у меня дома мы накурились травы. Я включил на компьютере ремиксы Depeche Mode. Начались странные танцы. Я лежал на диване и смотрел, как она танцует. Она не танцевала в обычном смысле этого слова. Она изображала музыку — плавными движениями тела, медленным полетом рук и меняющимся выражением лица. У меня возникло ощущение, что не она выражает собой музыку, а музыка создается ею. Как будто музыка отражает вслед за ней то, что она чувствует внутри и выражает в танце. Танцующая и танцуемое слились. Я подумал, что она чокнутая, и мне это понравилось.
Взял Лену за талию и начал медленно раздевать. Разогревать. Задрожала. Яркий секс. Рычала и шипела как кошка. Когда я кончал — кричала. Я только приближался к оргазму, она это чувствовала издалека и начинала кончать чуть раньше меня, так что когда я срывался в рычание, переходящее в крик, она уже билась в сексуальной истерике. Мы были в очень хорошем контакте, как будто что-то внутри нас настроилось друг на друга и мы стали одним целым. А потом, после второго оргазма, она вдруг заплакала. Я спросил, почему. Лена сказала, что бывает очень страшно терять то, что так ценишь и так редко находишь. Я подумал, что она про любовь, близость или что-то в этом роде, но не стал ничего говорить, потому что мне показалось, что сейчас не время говорить.
Мы остались у меня. Утром вышли из дома вместе. Попрощались в вестибюле станции «Сокол». Целуемся. Обнимая меня, она сказала:
— Я еще хочу сказать… Ты такой охуительный любовник!
Я растерялся. Я никогда не умел принимать комплименты или благодарность. И в то же время ее слова значили для меня много — на фоне хронически заниженной самооценки, пусть даже и прикрываемой высокомерными понтами. Растерявшись, я не нашел ничего другого как сказать то, что пришло в голову:
— Тебе было хорошо?
— Очень.
— Мне тоже. Ну, пока.
— Пока.
Она вошла в вагон, двери жестко схлопнулись, поезд уехал.
После этого мы еще один раз встречались просто поболтать, где-то в центре. Потом однажды ездили ко мне делать секс. По-моему, мы оба хотели воспроизвести первый опыт, от которого в тот раз осталось сильное и долгое послевкусие. Но что-то было уже не так. Мы оба как-то закрепощены. Секс получился скомканный, безвкусный. С тех пор мы никогда не виделись. Но я много раз вспоминал, какие у нее были глаза, когда она создавала музыку своим танцем. Словно предчувствуя следующую тему, она на нее заранее откликалась, а звучание начиналось следом, после нее, и казалось, что так было именно из-за нее, потому что она такая.