Громким топотом ущелье возвестило о выходе массовки. Судя по шуму, который она производила, серьезных неприятностей пока не предвиделось.
Главные действующие лица затаились в пещерах и со злобным интересом ждали развития событий.
Два десятка оборванных и пестро вооруженных людей окружили плиту, на которой в спокойной позе застыл улыбающийся монах. Их движения были замедленными и неуверенными.
«Они все страдают от истощения», — вдруг понял Сан, внимательно вглядываясь в бледные лица и сгорбленные фигуры. Почти у всех на шеях чернели непонятные метки. Татуировка? Да нет, подживающие раны! Некоторые совсем еще свежие, сочащиеся сукровицей. Другие старые, подсохшие. А еще шрамы. Теперь Сан знал, кто затаился в ущелье. Кровопийцы. Вампиры. Нетопыри.
Тягостное молчание нависло над ущельем. Никто из вновь прибывших не спешил навстречу уверенному и слегка презрительному взгляду юноши с глазами мудреца и ногами, впившимися в камень, словно корни дерева. Во всей его фигуре чувствовалась неукротимая мощь, редкая у людей, напоминающая скорее льва или тигра. К тому же он стоял на возвышении, и нападать на него нужно было снизу вверх.
Сан выжидал. Происходящее напоминало ему театрализованное действо на кровавой тризне диких племен, когда пленные сражаются между собой без особого рвения, стремясь только выжить в этой ужасной бойне, а зрители, опившиеся кумыса и медовухи, готовы растерзать и победителей, и проигравших.
«Чтобы они нормально дрались, хозяевам придется ослабить контроль, — решил Сан. — Пожалуй, стоит рискнуть…»
Наконец рослый широкоплечий воин, сжимавший в руке шипастую дубину, издал отчаянный боевой клич и бросился вперед, стремясь сметающим ударом поломать монаху ноги или хотя бы заставить его отступить назад. Его усилия пропали даром: Сан подпрыгнул, пропуская колючего кованого ежа, и, опускаясь, выбросил ногу навстречу нападавшему. Охнув, тот грянулся навзничь, выронив дубину и схватившись руками за лицо.
Сан все еще стоял на одной ноге на краю плиты, и зрители могли в полной мере оценить его превосходное чувство равновесия. После нескольких секунд замешательства сразу четверо вскинули копья и почти одновременно кинули их в монаха.
Падая на руки, Сан даже пожалел, что противники так плохо разбираются в тактике боя. Направленные в грудь, спину и бока копья пролетели над ним, и незадачливым метателям пришлось уклоняться от оружия своего визави по другую сторону каменного пьедестала.
А на пьедестале, подобно статуе Сатвы, снова стоял неподвижный, презрительный монах.
— Мне не нравятся ваши потуги свести все к пьяной разбойничьей драке, — возвестил Сан, медленно выговаривая слова и ни к кому конкретно не обращаясь. — Если среди вас есть настоящий боец, то я освобожу для него половину плиты.
— Я могу сразиться с тобой, — донесся хриплый голос, и на каменную площадку тяжело полез высокорослый северянин со светлыми вьющимися волосами. В левой руке он держал тяжелый широкий палаш, а в правой прятал узкий и длинный стилет, прижатый лезвием к предплечью.
Говорил он с трудом, глотая окончания и коверкая слова. Глядя в его пустые глаза, молодой послушник вдруг вспомнил рассказ Учителя о берсерках — страшных витязях Северного Предела, впадавших в неистовство от запаха крови, не имеющих жалости и чувства меры. Одновременно во втором слое сознания пронесся образ «лун гом па» — «лунного бегуна», в состоянии гипнотического транса бегущего из одного сатвийского монастыря в другой по диким горам, не останавливаясь, не отдыхая, в течение нескольких суток.
Взобравшись на плиту, северянин расправил плечи и глубоко вздохнул. Апатия и неуверенность медленно исчезали с его лица, в глазах проступил некоторый интерес к происходящему, губы искривила довольная ухмылка.
«Они почти отпустили его», — понял Сан.
— Ну что ж, Айсгард, вперед, — негромко бросил он.
Голубые льдинки глаз берсерка изумленно вспыхнули. Он не мог постичь грозного значения этой короткой фразы, а лишь мимоходом удивился, откуда пришлый монах может знать его имя, и бросился в атаку.
Палаш обрушился на голову Сана стремительно и неотвратимо, как топор мясника. Но не на этот удар ставил хитрый северянин. Он предвидел, что монах сделает нырок, и, используя инерцию тяжелого лезвия, ударил стилетом с разворота.
Сан был готов к этому. Его правая рука железным захватом сдавила кисть противника, а левая зафиксировала плечо атакующей руки… Острие стилета замерло в сантиметре от цели, и его хищный блеск, казалось, усилился. Долгожданная влага была так близка! Жало дрожало от нетерпения, вожделея погрузиться в теплую пульсирующую плоть.
Почувствовав себя в стальных тисках, беловолосый заревел от ярости и ударил ногой назад, пытаясь освободиться. Сан оттолкнул его от себя, гася силу удара, и северянин сразу сверкнул палашом, пытаясь достать горло противника.
Не попал.
И снова два бойца стояли друг против друга.
Беловолосый, у которого не прошел его «коронный» удар, был несколько обескуражен. К тому же с монахом творилось что-то странное. Он не только упрямо не желал обнажать меч, рукоять которого выглядывала над его правым плечом, но еще и взгляд опустил долу, будто прислушивался к чему-то в глубине своего тела. Фигура его обмякла, плечи опустились, и на губах появилась глупая пьяная улыбка. Неуклюже переступая в своих чудных тапках, он закачался из стороны в сторону, тщетно пытаясь сохранить равновесие. Руки его болтались перед грудью, как будто держали чаши с вином.
При этом монах потешно моргал глазами, словно пытаясь прояснить затуманенный алкоголем взгляд.
Справедливо полагая, что его дурачат, северянин снова нанес удар палашом. На этот раз он бил коротким резким всплеском, направленным в низ живота. Рука его двигалась изнутри наружу, как бы открывая дорогу стилету, который сейчас уже не прятался, а нетерпеливо подрагивал, обратившись острием вперед. Викинг рассчитывал, что, уходя от палаша, монах будет вынужден резко подать нижнюю часть тела назад. В результате такого движения голова неизбежно качнется немного вперед. Навстречу ей и был направлен быстрый, как молния, удар стилета. Если бы все произошло так, как он задумал, монах бы уже лежал, а из глазницы торчала бы изящная рукоятка из клыка северного ластонога.
Но дело обернулось иначе. Вместо того чтобы убрать руки подальше от хищного блеска алчущей стали, монах оставил их перед грудью. Он не только ожидал, но и желал красивого продолжения. И когда кинжальный выпад стилета прочертил восходящую прямую к его лицу, предплечье коротким взмахом отразило атакующую руку, а нога, словно стрела из лука, вонзилась в ребра противника.
Удар сатвийского послушника часто бывает очень силен.
Встречный удар силен вдвойне.
Викинг глухо охнул и тяжело осел на еще горячий дневным теплом камень.
Вновь протрезвевший Сан обвел взглядом круг своих противников. И каждый в этом кругу почувствовал, как неукротимая воля Учителя проникает в сознание и, погружаясь глубже, борется с черным отчаяньем и липким страхом.
— Вам не удастся победить меня, — слова Сана эхом отдавались в остывающем гулком ущелье, — но я предлагаю вам победить вместе со мной. Нетопыри не летают при свете солнца. Мы сможем немного отдохнуть и подготовиться к битве. Я освободил вас от их чар. Выбор за вами. Смерть и свобода или рабство и смерть. Выбирайте!
Люди оглядывались по сторонам, терли глаза, как очнувшиеся ото сна. В ущелье уже слышались злобные хриплые крики. Хозяева, потерявшие рабов, были в ярости. Но Солнечный Свет еще не покинул Великие Древние Горы, и те, кого Сан назвал нетопырями, в бессильной ярости скрежетали зубами и дрались друг с другом.