— Нет, Андрюшенька. Мы вот ждём с Русиком.
— Есть у нас в Питере Каменноостровский проспект. Раньше он назывался Кировским. Там начали по весне балконы падать — на головы людям. Никогда такого прежде не было.
Озирский вдруг улыбнулся — слезливо, как пьяный. Он будто бы до сих пор ничего не понимал. Мать пыталась оттереть размазавшуюся помаду. Волосы её мокрыми сосульками повисли над тарелкой. Я вилкой ткнул себя в ладонь посильнее, потому что ничего не соображал.
Андрей полез за сигаретами. Я хотел попросить, но при матери не решился.
— Не сосулька? Неужели балкон, Андрюша?
Мать выдохнула дым, похлопала своими тяжёлыми веками. Какая же она красивая, даже сейчас! И почему мне никак такую девчонку не найти?…
Я увидел, что Андрей весь дрожит. Меня тоже познабливало. Может, мы оба чем-то заболели?
— Мэр* довёл город до полной разрухи. Питер снегом занесён, почти как в блокаду. Лёд в полметра толщиной. Ни разу его не скалывали — даже в центре. И песком не посыпают. Сугробы намело в человеческий рост. Про сосульки уже не говорю. Само собой, что люди от них гибнут. У нас ведь климат влажный, всё время ветер с моря. И такие бороды намерзают! Так теперь балконы стали рушиться. Особенно в центре, в старом фонде.
— А у вас тоже выборы будут в этом году? — спросила мать, всхлипнув.
— Выберут того же самого, куда денутся!
Озирский скрипнул зубами, дёрнул кадыком. Он у Андрея торчит, как камень. Оттого и голос низкий.
— Презентации, вояжи, скачки-рауты, дискуссии, политическая трескотня… И нуль дела, полный нуль! Не Северная столица у нас, а форменный хлев. Дороги, как после бомбёжки. Ухабы, рытвины, и всё это подо льдом. И сплошные заносы, которые никто не расчищает. У меня в агентстве так парень погиб. На захвате уцелел, а когда ехал домой, на автобусную остановку налетел трейлер. Его занесло на проезжей части. Трейлер, вдумайтесь! А что говорить о легковушках? Я ведь Павлика специально отправил на автобусе, чтобы он за руль после бессонной ночи не садился. Предлагал отоспаться в офисе, так ему срочно домой потребовалось. Свободных машин не оказалось. И ехать-то недалеко — на Торжковскую улицу. Он в том доме жил, где почта. И вот — результат. Мало мне двух погибших, мало Ронина. Теперь ещё и Франсуаза! И после каждого случая на меня — косые взгляды, проверочки под благовидными предлогами. Ведь дыма без огня не бывает. Отсидел в СИЗО три недели. А вдруг криминал имеется?
— Неужели на тебя свалили, что жена погибла? — Мать чуть не упала в обморок.
— Не впрямую, конечно. Но чегой-то снова затаили. Мне не мерещится, Татьяна. Агентство давно хотят прикрыть. Вернее, поменять руководство. Курочка-то золотые яички несёт. Может, я и сам уйду — лишь бы сохранить «Брянский лес». Контора прибыльная, нужная. Не могу ею жертвовать ради своих амбиций. Возьму на себя грехи — свои и чужие. Мне не привыкать носить тяжести — грузчиком был. Пусть другим полегчает. — Озирский потянулся, размял торс. — А мэр у нас хоть куда! Плевать, что городом не занимается. Лишь бы демократом был.
— Андрей, не обижайся, — попросил я. — Не смог передать про Франсуазу. Мне так её жалко, что просто не передать. Как там всё произошло? Я вообще думал, что ты в Париже.
— В Париж я не поеду. Мне это запретила бывшая тёща, мать Франсуазы. — Андрей усмехнулся правым углом рта. А левый замер, как пришпиленный, — ладно, ей простительно, имеет право. Селья-Пилар винит меня, хоть и постоянно предупреждал Фрэнс, просил её не рисковать. А она любила щекотать себе и другим нервы. Так её воспитал отец, и мать об этом знала. Но нужно же найти козла отпущения! Обвинять стихию, рок, судьбу как-то несерьёзно. Требуется враг во плоти. Я получил право только сфотографировать Фрэнс в морге и в гробу. Ещё у меня остались её прижизненные снимки, а также Юлека и Маньки. Теперь детей никто и никогда так не назовёт. Отныне они — Жюльен и Мари де Боньер. Селья советовала не судиться с ней — всё равно проиграю.
— По-моему, бабушка сошла с ума! Дети остались без матери, а она ещё их и отца лишает…
Моя мать возмутилась до крайности. И я тоже сжал кулаки. Как можно отбирать детей у человека, которому и так больно?…
— Вполне возможно, что у неё поехала крыша, — легко согласился Озирский. — Селья-Пилар потеряла единственную дочь, да ещё столь страшным образом. Ведь от головы Фрэнс практически ничего не осталось. Снимки страшные, но они для меня одного. И я никому их не покажу, сколько бы лет ни пришло. Даже тебе, Божок. — Андрей похлопал меня по спине. — Верю, что жалеешь Фрэнс. Но это другое. Тебе не понять. И не нужно понимать. А мы с тобой немного погодя поговорим о другом.