Озирский взглянул на стенные часы — без семи одиннадцать. Мать устала — надо её отослать. А потом — к делу.
— Андрюша, и ты отказался от детей? Без боя?
Мать роняла ложки-вилки, локтём чуть не смахнула на пол рюмку. Я её поймал уже в полёте.
— Тебе это так просто сделать?
— Не просто. И суда я не боюсь. — Андрей достал ещё одну сигарету. — Но у меня есть ещё дети. А у Сельи эти внуки — единственные. Муж давно умер. И вообще, испанцы — люди очень эмоциональные. Их любовь деспотична. Фрэнс часто жаловалась, что мать буквально вздохнуть не даёт. И всё — от нежных чувств. Я не могу отказать женщине, если она от многого просит немножко. Возможно, я виноват, что первого апреля не поехал с Фрэнс в обменник. Она захотела продать франки*, и именно на Петроградке. Дороги, как я уже сказал, хуже некуда. Ваши магистрали хоть солью посыпаны. А у нас даже в респектабельных кварталах чёрт ногу сломит. Я боялся автомобильной аварии. Фрэнс водила машины на огромной скорости. Она обжала лихачить, но это раньше. Потом уже остепенилась. Когда в последний раз поцеловала меня у порога, пообещала быть осторожной. Я собирался в офис, а оттуда — в посёлок Пушной. Там мент прикончил отца своего друга. Меня попросили расследовать — сочли самым беспристрастным…
Озирский глотал дым, не вдыхая его. Мать лениво собирала со стола. Мы, как оказалось, почти ничего и не съели.
— Когда я вернулся в офис, весёлый и довольный, секретарша встретила меня вся в слезах. Она — вдова. Знает, что такое свою половину терять. Мне удалось собрать неопровержимые улики, припечатать наглеца. Я даже не сразу понял, почему Светка плачет. Оказывается, в половине десятого утра погибла Франсуаза…
Андрей вытер предательски заблестевшие глаза носовым платком. Мать снова принялась гладить его по щекам, по волосам.
— Франсуаза припарковала машину у тротуара Каменноостровского проспекта, вышла… Нет бы задержаться на две минуты! И кусок лепнины упал бы, не задев… Там ведь ни флажков, ни ограждения не было. И дворник не стоял. Я видел тот балкон — его оставшуюся часть. Красивая фигурная решётка, третий этаж. Господская квартира. Упала совсем небольшая часть лепнины. Но и того хватило, чтобы разбить голову Фрэнс, как яйцо. Свидетели дали показания, что всё произошло совершенно неожиданно. Камень как будто поджидал жертву. Кто знает? Может, это действительно судьба. Обломок развалился на части. Второй кусок упал на крышу иномарки, а наша «тачка» не пострадала. У свидетелей, конечно, шок. Двое даже заикаться начали. Зрелище для непривычных людей страшное. Да и для привычных тоже…
— А почему балкон-то упал? — Я навалился локтями на стол. — Не знаешь?
— Сейчас неизвестно, проводится экспертиза. Высказываются лишь предварительные версии. Предполагают, что в трещины попала вода, замёрзла. Зима выдалась очень суровая, и эти щели расширились. Прочность, естественно, понизилась. А весной лёд стал таять… Но это — не окончательно. Гипотез множество, но ясно одно — фонд трухлявый, балконы не ремонтируются вовремя. Только теперь взялись за ум. Будут срезать те, что уже совсем «на соплях». По всей Петроградке флажки висят. Дворники со свистками прохожих гоняют. Ладно, может, кому-то ещё жизнь спасут. Но денег, мне сказали, на обрушение балконов городе нет. Заметьте, а на всякие развлечения мэра — пожалуйста! На один балкон уходит по двадцать миллионов рублей. Там же не только балкон демонтировать надо, но и трассу троллейбусов отключать. Провода обрезать, делать временную подвеску, включать всё снова. А после ещё приваривать решётку к балконной двери снаружи. У нас ведь народ какой? Им скажут, что балкона больше нет, а мужик спьяну забудет и выйдет покурить… И до гибели Франсуазы жилищные службы надеялись, что всё обойдётся, рассосётся, пройдёт мимо.
— Теперь-то конечно, — фыркнула мать. — Гром грянул — они перекрестились. Тем более что погибла иностранка.
— Между прочим, коммунальщики не во всём виноваты. Если они сами балкон срежут, их штрафами замордуют. Ведь изменится облик охраняемого государством здания. Но государство эти памятники ремонтировать не желает. Пусть несут смерть тем, чей глаз должны радовать. Селья-Пилар ничего этого понять не хочет.
Озирский встал, налил в стакан воды из-под крана и залпом выпил. Я хотел сделать то же самое, но мать погрозила пальцем. Я решил ей нервы не напрягать. Ещё неизвестно, что с сердцем у неё ночью будет.