— Я ценю твои чувства, но не хочу, чтобы Николаев держал тебя за идиота, выставлял на всеобщее посмешище. И не прошу отпускать меня. Буду сидеть, сколько нужно. Моя доля вины пусть со мной и останется. Но я требую, чтобы были соблюдены все формальности. И ложные показания Николаева были признаны ложными. Я готов подвергнуться проверке на детекторе лжи. Снова и снова заявить под присягой, что насчёт октябрьских событий с Рониным объяснился. Я больше не считал его своим врагом, и смерти ему не желал. И дата покушения была выбрана Алексеем Зубцом совершенно случайно. Бывают же роковые совпадения, и это — одно из них. Меня нужно судить за халатность. Я не проверил автомобиль при выезде с охраняемой территории агентства. Именно потому, что она охраняемая! Да, я ругал Ронина последними словами в присутствии Николаева. Заявлял, что расправлюсь с ним четвёртого октября, в шесть часов вечера. Даже предлагал Сашку помочь мне… Я и не скрываю этого. Но ведь тогда ничего не случилось. А потом случиться и не могло.
Захара словно током тряхнуло. Даже зная нрав Андрея, он не ожидал такой откровенности.
— Я признаюсь в том, что действительно имело место, — продолжал директор агентства. — Но никогда не наговорю на себя, и другим не позволю. Это были только слова, понимаешь? Никакой серьёзной подготовки я не вёл. Напился, вспоминая погибших в те дни, и стал мести пургу. Если бы я действительно готовил покушение на Ронина, об этом никто не знал бы. Справился бы и без Николаева. Для меня выследить полковника и ликвидировать его не составляло никакого труда. Это если бы я хотел. А трепался, чтобы спустить пар, потому что молчать уже не мог. На самом деле, не было нужды просить Сашка соблазнить дочь Ронина. Я и сам был в состоянии это сделать. Она ведь меня тогда не знала. И вообще, Сашок никогда и никому не помог. Он всегда только мешал. Он — пустышка, резонёр и бездельник. Но тебе сумел пустить пыль в глаза. Этой способности у него не отнимешь. Только это — пороки плёвые, невинные по сравнению с другими. Он — подлец, стукач, исподтишник. Короче, худая баба.
— Это — твоё мнение, — вставил Горбовский, вытирая пот со лба.
— Я знаю, Сысоич, что о вкусах не спорят. Но ты спрашиваешь, а я отвечаю.
Андрей говорил тихо, почти шёпотом, но с такой силой и страстью, что Горбовский почувствовал себя прижатым к сейфу невидимым прессом. Он не отвечал на гудки селектора, на звонки телефонов, потому что просто не слышал их. В безвоздушном, тёмном пространстве кабинета были только он и Озирский.
— Допускаю, что Николаев действительно боялся за Ронина. Впрямь поверил в мои нехорошие намерения. Пытался не оставлять нас одних в тот день. Хвалю от всего сердца. Но почему, в таком случае, он отрицает, что я сменил «мерс» на джип, уступая его уговорам? Вот для этого мне и нужен «очняк», Сысоич. Я должен выбить из Николаева правду, если «следак» на это не способен. Будь Сашок заинтересован лишь в установлении истины, он не отпирался бы от очевидных фактов. Выдал бы всё так, как было — лишь бы разобрались быстрее. Я не знаю, что конкретно движет Николаевым, когда он лжёт тебе и следователям. То ли страх, что его признают сообщником, то ли желание засадить меня за решётку. Между прочим, я называл имя свидетеля — автомеханика Александра Александровича Пигузова. Он обслуживал парк наших машин как раз в то время. Находился в ремонтной яме под микроавтобусом «Каравелла». Он мог слышать…
— Допрошен! — перебил Горбовский, поправляя форменный галстук перед тёмным оконным стеклом.
Генерал смотрел на складки штор с преувеличенным вниманием, потому что не мог обернуться и взглянуть в лицо Озирскому. Тот уже давно убедил Захара в своей правоте, как убеждал всегда. Но согласиться с ним означало плюнуть в лицо самому себе и своему ведомству, запятнать милицейский мундир. Получается, взяли невиновного человека, арестовали его официально, предъявили подрасстрельные статьи.
— Допрошен твой Пигузов. Он действительно находился в гараже и слышал, как ты разговаривал с мужчиной, голос которого был ему незнаком. Тот человек очень просил тебя не ехать в Питер на «мерседесе» с генералом. Следователь вывел Пигузова в соседнюю комнату, а потом пригласил Николаева. Дал возможность свидетелю услышать его голос…
— Ну и как? — усмехнулся Озирский.
— Пигузов голос опознал. Но он ведь может и ошибаться! Тем более, мужичонка он пьяненький, ушибленный, нервный. Короче, особого доверия не вызывает.
Захар поймал бешеный взгляд Андрея и поспешил смягчить тон беседы.