В очередной раз замечаю про себя, что он меняется годами, но только в лучшую сторону. Линия челюсти стала тверже, подбородок — выразительнее, фигура — крепче, теперь в ней чувствуется не юношеская гибкость, а сила взрослого мужчины. Его жесты и повадки — ещё более уверенные, в чём-то даже вызывающие. Но одно в нем остается прежним — дерзость и пронзительное, бьющее через край жизнелюбие.
«Ведь границы — они только в нашей голове». Ромка никогда не изменял и не изменит своему главному правилу. А я… Мне остаётся только восхищаться им и немного завидовать.
Мы въезжаем в длинный подземный переезд, а Ромка продолжает сидеть, глядя перед собой и по-прежнему не синимая тёмные очки, от чего меня начинает прямо-таки дёргать — ну почему он это делает? Неужели снова рисуется, чтобы позлить или зацепить меня — он знает, как легко я ведусь на любую нелогичность, не могу смолчать…
— В машине не темно? — не выдерживаю я. — Может, снимешь очки, наконец?
Вместо ответа он поворачивается ко мне, нарочно медленно поправляя дужку на переносице, и оставляет их на месте.
— Тебя парит, Женьк? Хочешь поговорить об этом?
Вот же гад! Ещё и подкалывает меня моим же подходом.
— Я? Да нет. Мне, вообще, все равно. Ты абсолютно прав — это твое дело, и меня не должно это парить… то есть волновать, — я пытаюсь не злиться на себя за то, что снова нервничаю, и он это видит, сам оставаясь спокойным. Отворачиваюсь к окну, совсем как Ромка в начале поездки, молча наблюдая за пролетающими мимо столбами, разграничивающими полосы движения, и на какое-то время ухожу в себя так глубоко, что не сразу слышу его голос:
— Жень. Женя!
— А?
— Не грызи ногти.
— Что?
— Ногти не грызи.
— Блин… — я одёргиваю руку, ещё более злясь на себя. — Это я так…
— Да я понял. Хорош психовать. Все нормально, — подушечкой большого пальца он снова проводит по моей шее под волосами — вверх-вниз, медленно и с лёгким нажимом. Такой знакомый жест. Такой успокаивающий. Прикрываю глаза и откидываю голову на спинку сиденья, прямо на его ладонь. Пусть это неправильно, глупо, опасно — я имею право на свои пять минут блаженства. У меня впереди столько поводов для нервотрепки, хотя бы сейчас я хочу немного… забыться.
Его рука под моим затылком немного соскальзывает вниз, после чего возвращается и, обхватывая всей ладонью, слегка массирует кожу головы — и мурашки по телу ползут начиная от самых пяток.
Сжимаю зубы, стараясь подавить громкий вдох, и слушаю его голос, растворяясь в том, что он рассказывает Мике, едва мы снова выезжаем на поверхность, в городские кварталы:
— Вот здесь когда-то твоя студия детская была, помнишь?
— Где мы танцы и спектакли ставили?
— Да. Узнаёшь?
— Ага.
— А здесь — кафешка с пиратами. Мы там день рождения тебе отмечали.
— Да, помню! Настоящий Джек Воробей ходил между столиками!
— Ну, почти настоящий, — Ромка снова посмеивается. — А вот тут наша старая квартира была, твоего деда.
Открываю глаза, поворачивая голову в его сторону, чтобы сквозь окно увидеть район, где жил грозный Гарипов А-Вэ — после его смерти в достаточно преклонном возрасте, я не часто бывала здесь, да и Ромка избегал возвращаться эти места.
— А мы сюда редко ходили, да, па? Я почти не помню, как мы здесь гуляли.
— Все правильно, редко.
— А почему? — не унимается Мика.
— Да так. Проблемы. И желания особого не было, если честно.
— А ты помнишь, после чего мы почти перестали приходить к твоему отцу? — все ещё чувствуя тепло его ладони под моими волосами, спрашиваю я и вижу, как снимая очки, Ромка поворачивается ко мне.
Наконец-то! Я жадно ловлю его взгляд не скрываемый больше ничем — в нем поблёскивают весёлые искорки, а в уголках глаз разбегаются неглубокие морщины-лучики, как всегда, когда он немного щурится.
— Конечно, Женьк. Такое не забудешь.
— А что, а что? — как всегда не желает оставаться в стороне Мика. — А расскажите!
— Это очень… интересная история, — смеюсь я, и Ромка в ответ тоже улыбается. — Расскажи лучше ты.
— Лады, — соглашается он. — Короче, как дело было. Ты тогда совсем малая была, Микуш, и активно занималась своими мелкими делами — росла там, ела, ползала, памперсы обделывала…
— Не-ет! — Мика закрывает лицо в приступе шутливого стыда. — Только не надо про памперсы!
— Надо-надо, — не соглашается Ромка. — И памперсы, и мимо памперсов, как все спиногрызы. А мы от тебя первого слова ждали. Долго ждали, но тебе на всех было похрен, и ты молчала.