Было поздно, когда Фриц Чекки проснулся; от утомления не сразу возвращаясь к сознанию, неотчетливо видел он, как Адольф вытирал тело мокрым полотенцем.
-- Пора бы уже и проснуться, -- насмешливо сказал Адольф.
-- Да, -- отвечал Фриц и продолжал смотреть на брата.
-- Надо же, наконец, вставать, -- тем же тоном говорил Адольф.
-- Да, -- сказал Фриц; но продолжал, не двигаясь, рассматривать крепкое и непорочное тело брата, мускулы которого играли жизненной силой; он испытывал безумную ярость, раздражающий и жалкий гнев израненного.
Когда он так лежал, уставившись на брата, вдруг он поднял голые руки и почувствовал, как бессильны они были, и когда он потом одним толчком уперся ногами в обножье кровати и почувствовал вялость и в мускулах ноги, -- он был охвачен вдруг бледным и диким раздражением на себя самого на свое тело, на свой пол, и на нее: воровка, грабительница... она!
Его ярость была бессмысленна. Он знал только одно: он был бы способен, как сумасшедший, убить ее наповал. Насмерть забить сжатыми кулаками. Удар за ударом. Кричит она, смеется, -- убить ее, убить. Убить, чтобы она и не пикнула больше. Растоптать ее ногами.
Опять поднял руки и сжал ладони, и, чувствуя опять бездействие бессильных мускулов, стиснул зубы.
Адольф вышел и захлопнул дверь.
Тогда Фриц вскочил и начал голый испытывать свое тело. Попробовал некоторые упражнения, и неудачно. Делал партерную гимнастику, -- не выходило. Усталые члены, непослушные, только дрожали.
Опять пытался. Бил сам себя. Опять пытался. Щипал себя ногтями. Все напрасно.
Ничего не мог.
Ударился лбом об стену, и опять пытался. Не удавалось.
Он устало сел перед большим зеркалом и рассматривал мускул за мускулом на своем ленивом, изнемогшем теле.
Да, это была правда: она похитила разом все: здоровье, силу, крепость мышц. Да, это была правда: все было разом разрушено: работа, положение, имя.
Да, так это было.
И с ним будет, что с "the Stars", -- две девки шатались из города в город, и их колотили, пока, наконец, не засадили в сумасшедший дом
С ним будет то же, что с жонглером Шарлем, который имел связь с певицей Аделиной, -- его члены стали вялыми, как у пьяницы. Потом он повесился.
Или еще Губерт, который ушел с женой конюха и теперь наездничает на ярмарках; или еще жонглер Поль, который втюрился в "Аниту с ножами" и теперь служит зазывальщиком в балагане.
Да, они измочалили свои тела.
Опять поднялся.
Он не хотел пасть.
И он принялся опять работать, трудить свои мускулы, напрягать свою силу, возбуждать каждое мышечное волоконце.
Наладилось.
Быстро оделся. Кое-как натянул одежду на тело, кое-как застегнулся и вышел.
Репетировать -- в цирке -- на трапеции.
Адольф, Люба и Луиза были уже за работою и висели на трапециях в своих серых блузах.
Фриц нахмурился и начал работать на полу. Он ходил на руках, балансируя на правой и на левой руке, так что все его тело трепетало.
Остальные молча смотрели со своих качелей.
Потом прыгнул он в сетку, быстро и бодро, и взлез на качели против Любы. Спрыгнул, схватившись руками, так что стройное тело вытянулось, и начал.
Люба продолжала сидеть. Усталым от бессонной ночи, тяжелым взором она пристально смотрела на этого человека, которого она любила, на этого мужчину, которого она любила и которого только что обнимала другая.
Год за годом, тело с телом вместе жили.
И глаза ее мерили его, -- его плечи, которые носили ее, его руки, которые держали ее, его поясницу, которую она обхватывала руками...
Навыки ремесла, традиции работы, -- все увеличивало ее муку.
Безмолвная, сломленная этим робким страданием, которое ощущалось ею, как телесная боль, она смотрела на Фрица, как он работал близ нее.
Но Фриц разбудил ее:
-- Что ж ты не начинаешь? -- сурово крикнул он.
-- Сейчас.
Она вздрогнула и машинально выпрямилась на качелях. Только на миг встретились их глаза. Но внезапно увидел Фриц ее бледное лицо, ее широко-раскрытые глаза, ее словно одеревенелое, коснеющее тело, -- и понял все.
И в то же мгновение почувствовал непреодолимое, непобедимое отвращение от этого тела женщины, омерзение, гадливость перед самыми ее прикосновениями, -- другой женщины, чем та, которую он любил.
Неодолимое, пронизывающее его отвращение, подобное ненависти.
-- Начинай! -- крикнул Адольф.
-- Начинай же! -- кричала Луиза.
Но она еще медлила.
Потом понеслись они один к другому и встретились. Бледные мерили они глазами один другого и опять понеслись. Он схватил ее, но она упала. Начали, опять, -- он свалился.
Начали заново, один на один; с каждым мгновением, казалось, она бледнела, -- и оба упали, сперва Фриц.