Ея руки все медленнее и медленнее двигались по его волосам, и учащалось ее дыхание, пока он лежал, словно спящий.
Внезапно открыл он глаза:
-- Но чего же вы хотите от меня?--спросил он.
-- Какой ты глупый, -- прошептала она и прижалась устами к его щеке.
Она продолжала шептать ему прямо в ухо, -- тон ее голоса возбуждал его еще более, чем ее ласки:
-- Какой ты глупый, какой ты глупый!
И как будто желая убаюкать упоением прекрасное и равнодушное тело, она шептала:
-- Какой ты глупый, какой ты глупый!
Но он поднялся, и говорил со своею неизменною улыбкою, сидя рядом с нею, прижав к своей груди ее голову и глядя на нее с невыразимою нежностью:
-- Тебе хочется спать?
И качал ее на руках, как ребенка, пока они не рассмеялись оба, глядя друг на друга.
-- Какой ты глупый!
Тогда вспыхнули его глаза, и он обнял ее; не говоря ни слова, понес он ее через всю комнату на поднятых руках, туда...
И светло-голубая лампада смотрела тихо, как темное око...
Светало, когда они расстались. Но на каждом повороте лестницы, и в саду внутри тихого дома, -- такого важного и чинного, с опущенными шторами, старались они продлить безумные часы свидания, и она шептала все те же три слова, подобные рефрену к словам ее любви, -- любви, душа которой -- инстинкт:
-- Какой ты глупый!
Наконец простились, -- и решетчатая дверь захлопнулась за ним.
Но она осталась стоять, и еще раз вернулся он. Обнял ее опять, и вдруг засмеялся, стоя рядом с нею перед ее дворцом.
И как будто мысли их сошлись, и она засмеялась, глядя на дом своих отцов.
И он начал, -- услаждая своим любопытством свой необычайный триумф, -- разспрашивал ее отдельно о каждом каменном гербе над окнами, о каждой надписи портала, и она отвечала ему, и смеялась, смеялась.
Это были самые надменные имена страны. Он их не знал, но она рассказывала кое-что о каждом.
Это была история высоких почестей, история битв, история побед.
Он смеялся.
Там были щиты, прикрывавшие троны. Там были эмблемы, напоминающие о папском престоле.
Он смеялся.
Казалось, что сама она сознавала свое недостоинство; становились ее ласки все горячее, дерзкие, почти кощунственные в этом полусвете восходящего дня, -- и она продолжала рассказывать, точно хотела она этими словами сорвать один за другим все щиты отчего дома и разгромить их в позоре ее любви.
-- А это? -- спрашивал он, и показывал на герб.
-- А это?
И она продолжала рассказывать.
Это была история столетий. Здесь были троны воздвигнутые и королевские троны низвергнутые. Тот был другом императора. Тот убил короля.
И она продолжала говорить--шепча с дразнящею насмешкою, прислонясь к плечу акробата, отдаваясь впечатлениям этого позора.
И его охватывало упоение.
Это было, -- они оба это видели своими собственными глазами, -- полное крушение, и они наслаждались, минута за минутой, падением этого великого дома, с его гербами, порталами, щитами, памятными досками, верхами башенок над ним, -- крушением дома под жерновами их страсти.
Наконец оторвалась от него и побежала по дорожке.
Еще раз остановилась у маленькой двери, и быстро мелькнувшей рукою кинула ему, -- как последнюю шутку, -- из под большого гербового щита над дверью, -- воздушный поцелуй, и засмеялась.
Фриц шел домой. Словно крылья выросли у его ног. Еще чувствовал все ее ласки.
Вокруг пробуждался большой город.
Повозки тарахтели по улице. На них лежали все сокровища цветочнаго рынка: фиалки, ранние розы, аврикулы, гвоздика.
Фриц пел. В полголоса пел стихи любовного вальса:
Amour, amour,
Oh, bel oiseau,
Chante, chante,
Chante toujours.
A повозки все проносились мимо. Улицы были полны благоуханий.
Продавщицы цветов, которые сидели на козлах, укутавшись в большие платки, оглядывались на него и улыбались.
Он опять пел:
Amour, amour,
Oh, bel oiseau,
Chante, chante,
Chante toujours.
В той улице, где он жил, между высокими домами было еще темно и тихо. Фриц шел медленнее. Но все напевал, и оглядывал свой дом сверху до низу.
Вздрогнул, -- показалось, что наверху за стеклом увидел чье-то лицо.
Бледная, задыхаясь, притаилась, подслушивая за своею дверью, Люба.
Да, это был он.
Amour, amour,
Oh, bel oiseau,
Chante, chante,
Chante toujours.
Дверь внизу закрылась, все стало тихо.
Бледная, как лунатик, прижав руки к груди, подошла Люба к постели. Неподвижно смотрела она на рассветающий день, -- новый день.
V.