Притворилась веселой, приласкала золотистую и темную головки.
— Что-нибудь да будет.
— А что, что? Затируха?
— Вот и не угадал. Казацкий кулеш.
— Казацкий? — удивляется Микола. Обыкновенный ему хорошо знаком, а про казацкий слышать не приходилось. — Какой же это?
— Со шкварками и дымом.
— Со шкварками?! Ох, и здорово? — Лицо мальчугана расплылось в радостной улыбке, — А где вы сала достали?
— Тетка Марина принесла.
— Она колола кабана?
— Опять не угадал. За свои цветы заработала.
— А я у тетки Марины видел цветы, на стене нарисованные, все равно как живые, — вспомнил Владимир. — И для чего ей цветы осенью?
— Чтоб напоминали лето, когда все родит, — вздохнула Оксана.
Уже допревал кулеш и шипела заправка, уже дети от нетерпения барабанили деревянными ложками по миске, когда Оксана услыхала во дворе чьи-то шаги. Щелкнула щеколда, вторая, и в хату с мешком на спине вошел Стах Артеменко. Сбросил на пол свою ношу, и от нее повеяло запахами ветряка и лета. Натруженной рукой Стах вытер вспотевшее лицо и смущенно посмотрел на Оксану.
— Вечер добрый. Не прогоните примака?
Это «примак» испугало вдову и напомнило ту тревожную ночь, когда после несчастья с Владимиром ей померещилось невесть что и она бросилась искать Стаха, как, быть может, теперь он ищет ее. Женское чутье подсказывало ей, что Стах любит ее. Раньше Оксана не боялась этого, а после той ночи стала бояться и его, и… себя.
Владимир сразу же подбежал к своему спасителю, радостно поздоровался, как взрослый, пригласил к столу, достал четвертую ложку.
— Сейчас, дядько Стах, вечерять будем, казацкий кулеш поспевает.
— Не знаю, как мать, — с надеждой он покосился на Оксану, что пылала то ли от огня печи, то ли от жара в голове.
Она понимала не досказанное им, но ответила с приветливым спокойствием:
— Мать — как дети. Гостю всегда рады. Кулеша хватит, а за хлеб не взыщи, не то что муки, а и обмет весь давно выскребла.
Стах показал на свой мешок:
— Может, Оксана, пресный корж испечешь? Муку я принес…
— Как это принес?! — встрепенулась Оксана и с ухватом в руке стремительно повернулась к Стаху.
— Так вот и принес. Про детей подумал, про крестника своего, — и притянул к себе Владимира. Тот крепче прижался к нему. Миколке даже завидно стало.
— Что ты выдумал, Стах? — посмотрела укоризненно. — У тебя что, от муки закрома ломятся?
— Почитай, это все, — ответил, переминаясь с ноги на ногу. — На один замес, думаю, наберется…
— Разве ж так можно?
— Нужно, Оксана, — сказал твердо, поднимаясь из-за стола, чтобы глаза смотрели в глаза. — Хоть немного помогу вам.
— А сам как же?
— На Кавказ подамся. Там, говорят, и работа есть, и недорода не было.
— Дядько Стах, не уезжайте, — вмешался Владимир, — оставайтесь с нами. Будем вместе рыбу ловить. Оставайтесь…
— Вот кто меня жалеет, — дрогнул голос Стаха. Он смотрел на Оксану с невыразимой мукой. Молча ждал ее слова и страшился его. Страшилась его и Оксана. К чему все это? Опустив голову, она уже прислушивалась не к голосу минувшего, уплывшего, как вешняя вода, догоняй — не догонишь, а лишь к сумятице чувств, нахлынувших на нее.
— Мама, скажите вы, чтоб дядько Стах остался. — Владимир умоляюще посмотрел на мать.
Вдова печально подняла голову.
Темнея лицом, уже без всякой надежды Стах искал ее глаза, ждал приговора. Ничего не видя перед собой, он подошел к ней.
Оксана провела рукой по глазам, грустно взглянула на Стаха.
«Жду твоего слова, Оксана…»— сказал не пересохшими губами, а взглядом.
«Для чего?» — спросила немо.
— Не могу без тебя…
— Время ли думать об этом, — сказала она, жалея его, жалея и осуждая себя.
— А может, лучшего и не будет?.. Говори, Оксана…
Борясь с неуверенностью, с мучительными сомнениями, Оксана едва прошептала:
— Что ж, если хочешь, оставайся. Дети ведь, невзгоды, вдовьи лета… Не раскаешься ли?
Стах не поверил своему счастью. Неужто Оксана станет его женой?! Он хотел поверить ей самое сокровенное, но не осмелился — на них смотрели притихшие дети, они тоже почувствовали что-то необычное. У Стаха лишь вырвалось:
— Оксана, Оксанка, Оксаночка…
Это не порадовало, а ножом полоснуло: зачем, зачем возвратил он ей слова Ярослава?! Она застыла, словно во сне, неподвижно, подавленно.
— Мама, а кулеш выкипает, — оторвал ее от воспоминаний Миколка.
Оксана выхватила горшок из печи, а Стах, веря и не веря себе, все еще искал ее взгляда.