Ступач задохнулся от негодования:
— Я надеялся, мальчишка, что вы покаетесь, признаете свои ошибки, но раз так, поговорим с вами в другом месте, хотя мне и жаль вашей гордой молодости. Гордых время быстро гнет в бараний рог! — Он выскочил из-за стола, схватил портфель, хлопнул дверью и подался через школьное подворье на улицу, где стояла его бричка.
И теперь противный холод ударил Данила под сердце, уселся на плечах, пригнул их своей тяжестью. Хлопец тряхнул ими, сбрасывая эту тяжесть, приложил руку к сердцу. Чего ты испугалось? Не бойся, не мельчай. Слышишь?
Немного успокоившись, он снова возвратился в класс, к притихшим детям, нашел в себе силы улыбнуться им и спокойно закончить урок, а потом пошел бродить по лугам, которые держали уже на своих ладонях зелень и первые кисти первоцвета. Кому он, разомкнув веки, завтра посмотрит в глаза? И снова холод перекатывался по плечам и спине. Да пусть будет что будет, а он, не бросая на весы осторожность, как-то помог людям! Но есть и другая мудрость: осторожно ходи по земле. Такое хождение и ползанием может стать…
Возле райкома Ступач пружинисто соскочил с брички, небрежно махнул рукой вознице и, покосившись на свой полувоенный костюм, быстро направился к приемной. С порога он коротко спросил секретаршу:
— Есть? — и бросил свой характерный взгляд на дверь.
— Пожалуйста, пожалуйста, Прокоп Иванович, — сразу засуетилась и покраснела девушка, которая, хотя неведомо почему, побаивалась профессии Ступача, но не пугалась его византийских глаз. Секретарша много читала и все неразгаданное, таинственное называла византийщиной.
Ступач приветливо посмотрел на девушку, совсем сбив ее с панталыку, и исчез за дверью.
— А надымили… Хоть саблю вешай! — театрально остановился посреди просторного кабинета. В пословице он топор заменил саблей, так как перед ним сидели бывшие червонные казаки — секретарь райкома Виктор Мусульбас и военный комиссар Зиновий Сагайдак.
— Да, надымили, — согласился Мусульбас и положил трубку возле чернильницы. На горбоносом лице его после болезни еще оставался неровный румянец.
«Словно материки на немой карте», — подумал Ступач, который недолюбливал и побаивался секретаря, так как тот и до сих пор не может забыть его левых заскоков. Но ведь миновали они, миновали! Да и разве он теперь на работе не лезет из кожи вон?
— Садитесь, рассказывайте, если есть о чем рассказывать, — тряхнул черными кудрями смуглолицый Сагайдак.
— Я и постою, хотя в ногах, говорят, нет правды, — снова обратился к народному творчеству Ступач. — О чем же вам? Был я и у Магазанника, и в скитке, и у Бондаренко. Зерно, по-моему, осталось еще от монахов, которые умели все же хозяйничать, — в подземелье и до сих пор сухо, хоть перец держи. А вот Бондаренко надо покарать!
— Так уж и покарать? — сомнение и словно недовольство тенями промелькнули в орехово-карих глазах Мусульбаса.
— Непременно! Чтобы свой своего боялся! — и Ступач так рубанул рукой, будто и он был в червонном казачестве. — Думаете, Бондаренко покаялся? Не тут-то было! Я ему одно, а он мне другое. Я ему другое, а он мне третье…
— Вы ему третье, а Он вам четвертое, — насмешливо продолжал Сагайдак. — У вас до сотого не дошло?
Ступач обиделся:
— Поговорите еще вы с ним, то и до сотого дойдете.
— Да поговорим, — загадочно пообещал Сагайдак.
— Вот он и покажет свой норов, как мне показал.
— А как вы с ним говорили? — пристально посмотрел Мусульбас. — Случайно не угрожали?
— Не обошлось и без этого.
— А для чего это вам?
— Как для чего? — и Ступач даже усмехнулся. — Надо же иметь выгоду и от страха.
— Что-что? — даже поднялся Мусульбас, и поднялись его материки.
— Говорю: в нашей профессии можно и даже надо иметь выгоду от страха.
Мусульбас переглянулся с Сагайдаком и, не садясь, тихо спросил Ступача:
— Вы не догадываетесь, какие из этой выгоды могут быть утраты?
— Для меня?
— К сожалению, для нас! Вы не слыхали такого: страх может и черта выплодить?
Ступач пожал плечами:
— Разве ж вам не известно, что в нашей профессии посредством страха можно добраться и до корней, и до семян?
— Не доберитесь до несчастья, — вздохнул Мусульбас. — Вы не думали, что страх из человека делает уже не человека, а орудие? Если не думали, подумайте, если не соглашаетесь с этим, меняйте скорее профессию. Еще не поздно.
— Но и не рано, — хмуро ответил Ступач…
Уже дремало предвечерье, когда Данило увидел на лугу Терентия Ивановича. Увязая вербовой ногой в луговине, человек подошел к нему какой-то просветленный и словно помолодевший. С чего бы это?