— Смеркается, — взглянул на небо.
— И на дворе, и в душе, — буркнул Данило.
— Не рано ли — в душе? — засомневался Терентий Иванович.
— Ступач говорил, не рано.
— Так время идет не по часам Ступача. А вас снова разыскивают.
— Те же гости в ту же хату? — сразу ощетинился Данило. — Тогда не пойду!
— Не угадали. Секретарь райкома и военный комиссар приехали.
— Ого! — невольно вырвалось у Данила, и в уголках уст пробилась горькая улыбка. — Какой чести удостоился…
— А может, и чести, — рассудительно сказал Шульга, выдернул деревянную ногу из луговины, и вдавленный ею след стал наполняться водой. Вот так идет человек по земле и оставляет за собой роднички… — Ты уж не очень переживай, ведь сердце у тебя одно и такое, что кому-нибудь и понадобится, — и добрая улыбка с губ перебросилась на его вьющиеся усы.
— Ступачу уже понадобилось.
— Что Ступач? Это однодневка. Правда, не одному эта однодневка поранит душу, но и это надо пережить.
— А кто же те, что приехали сейчас? Что они за люди?
— Когда были в червонных казаках, тогда хорошая слава ходила за ними, а теперь не знаю, потому что не так давно появились у нас. Фамилия же у секретаря чудная — Мусульбас, а у комиссара запорожская — Сагайдак, хлопцы звали его Сагайдачным. И вот, поверишь, Мусульбас узнал меня, хотя виделись мы в гражданскую лишь раза три. Посмотрел на меня, на мою вербичку, снова на меня, обнял и заплакал. Вот и подумалось тогда: если будет у нас настоящая душевность, то все нам будет под силу…
В учительской Данило застал Диденко, белявого, бритоголового, с печальными глазами, секретаря райкома и статного, с красивым цыганским лицом комиссара. Робея, сжимаясь в комочек, остановился у порога.
— Вы Бондаренко? — без прелюдии спросил секретарь, поднялся, шагнул к Данилу и подал руку, на которой белело рубцеватое скрещение шрамов.
— Бондаренко.
— Славная фамилия! Историей пахнет, — пристально всматривается в него Мусульбас. — Бондарничать умеете или растеряли отцовское наследство?
— Немного умею.
— А если сделаете бочку под огурцы, рассол будет вытекать или нет? — неожиданно спросил стрельчатобровый Сагайдак.
Данила удивил такой вопрос: насмешка или что? И он тоже ответил по-крестьянски:
— Если бочку буду делать для доброго человека, то рассол не вытечет, а для плохого — то и огурцы не удержатся.
— Данило Максимович у нас молодец! — вмешался в разговор Максим Петрович и взглядом подбодрил своего учителя. — Прошу прощения, мне надо еще на вечерний урок, — и вышел из учительской.
— Шапка отцовская? — взглянул секретарь на смушковую шапку, которую Данило держал в руках.
— Отцовская.
— И характер такой же горячий, как у отца был? — прищурился Сагайдак.
— Не знаю.
— Знаешь! Так раздал, хлопец, хлеб? — Перешел на «ты» Мусульбас.
— Раздал. — Что-то как льдиной кольнуло внутри, он собрал на переносице упрямые морщины и совсем не к месту вспомнил излюбленную пословицу Богдана Хмельницкого: «Что будет, то будет, а будет — как бог даст». Что будет, а стоять буду на своем.
— И не каешься?
— Раздавать добро не грех, прятаться с ним — грех.
Сагайдак, усмехаясь, переглянулся с Мусульбасом.
— Ступача испугался? — спросил тот.
— Не очень, но радости от его крика и угроз не имел. Кажется, он принадлежит к наследникам князя Изяслава, который еще в двенадцатом веке глаголил: «Дал бы бог здоровья, а месть будет». Не дай бог такому крикуну достичь большой власти.
Мусульбас долго изучающе смотрел на Данила, потом правой рукой провел по голове, с которой тиф еще в гражданскую снял кудри.
— Далеко ты заглянул. И, к сожалению, что-то существенное подметил в характере некоторых нетерпеливых. Наверное, натерпимся мы еще с ними. А теперь о тебе: правильно поступил, что раздал хлеб, потому что прежде всего надо спасать людей.
— Спасибо, — ожил Данило.
— Не спеши благодарить. Послушай старшего годами. Раздать зерно не такая уж большая мудрость, только бы оно было, — и погрустнел человек. — Мудрее — вырастить хлеб. Ты умеешь ухаживать за землей?
— Будто умею.
— А ты мне без «будто». Знаешь хотя бы о том, что делает ваша школа?
— Этот курс науки, кажется, прошел.
— А это правда, что хотел быть агрономом? — спросил Сагайдак.
— Правда. Да по разверстке губернского комитета бедноты меня послали на рабфак при пединституте.