— Зачем вам все знать?
Да Магазанник не отстает и язвительно спрашивает:
— А может, Лаврин раскопал в кургане клад?
— Отгадали: наконец-таки раскопал, — неожиданно отвечает Олена.
— Это где же? — оторопел Магазанник.
— В степи, возле казацкого брода.
— Возле казацкого брода? — переспрашивает, тревожась, Магазанник. — И что же там было? Глиняные черепки? Или и золото блеснуло?
— Были и золотые украшения, — лукаво играет бровями и ресницами женщина.
— Ты смотри! И что вы с ними сделали? — переходит на полушепот лесник.
Олена так взглянула на Магазанника, будто он с луны свалился:
— Что же нам делать с ними? Полюбовались со всех сторон, я даже к шее примерила их, а потом завернула в тряпочку и… спрятала в сундук.
У Магазанника даже дух перехватило. Он туда-сюда бросил вороватый взгляд и снова полушепотом спросил:
— Олена, а вы по сходной цене не продадите мне то золото?
Женщина хотела тоже перейти на шепот, но не выдержала игры, засмеялась.
— Ты чего? — непонимающе глянул на нее Магазанник. — А?
— Да нет никакого золота у нас, — отмахивалась рукой от лесника. — Отнесли его в музей. Уж радости там было! А вам бы сразу покупать-продавать, — и на полных губах молодицы, что так и влекли к себе усачей, появляется насмешка.
— Выходит, для музея накопали добра? — растерялся лесник: вишь как высмеяли его! И кто? Погодя он уже спокойно спрашивает: — А ты не знаешь, почему это Лаврин передо мной на дыбы встает? Разве он не пользовался моей подмогой в лесу? Или мои пчелы обленились и худший взяток дают? Может, ты уймешь, его?
— И не подумаю.
— Почему же?
— Лаврин не суется к моим курам, а я к его чесноку и табаку. Пусть делает, как сам хочет. Он у меня всему голова.
Магазанник удивленно поглядел на женщину, на свежую голубизну вышивки, под которой покоем лета, покоем материнства дышала высокая грудь.
— Потворствуешь ты ему, потворствуешь. За ним по пятам надо ходить, а то на другую засмотрится.
— А у него глаз не злой, пусть и посмотрит на кого-нибудь, — нисколечко не унывает Олена.
— Кадки и кадушки — покупайте, молодушки, — подал голос старый бондарь, у которого чуприна, усы и борода закрыли все лицо.
— Бабы кохани, продавайте онучи драни! — затараторил франтоватый, вертлявый тряпичник, у которого было сальное и в глазах, и в присказках…
— Так вот без мороки и сбыли бы всю вашу цибулю и чеснок… — не отстает Магазанник.
— И вы бы повезли в Сибирь? — перебила женщина.
— А что ж в этом плохого? Надо же помогать людям.
— Помогать, но не обдирать. Идите уж лучше к другим. — Олена гонит прочь от себя лесника и поднимает глаза на ветряки.
Так что ты скажешь на это? Уже и у Лавриновой жены прорезывается идейность! Магазаннику, оставшемуся ни с чем, надо было бы насупиться, но он делает вид, что не заметил насмешки, и даже кривит на губах улыбку:
— Видать, Лаврин немало нарыл в курганах кладов, что такими богатыми стали. Обыскать вас надо, обыскать. — Расталкивая плечами ярмарчан, быстро отходит от женщины, а вокруг него бурлят ярмарочные волны.
— Да покупайте, пусть не плесневеют ваши деньги…
— У вас торгу на копейку, крика на рубль…
— Вечером же, возле вербы! Чего же ты молчишь?..
— Люди вон слышат.
— А разве они не стояли возле своих верб?
Неужели и он стоял когда-то возле своей вербы, возле своей любви, нашептывал ей были, небылицы да разные дурницы?.. Хоть бы не сговорились цибульники против него, как Лавринова пара.
— Сапожник-живодер, сколько за конские просишь?
— Все деньги…
— А за хромовые?
— Половину.
— Так меняемся, меняла?
— Кто меняет, тот без сорочки гуляет.
— А что я говорю: суетный мир, суетные люди.
— И излил бог чашу своего гнева на нас…
— Позолоти ручку, красавец, — кидаю карты на жизнь…
— Бублички с маком, сами во рту тают!..
Неподалеку от бубличниц и паляничниц застонала лира, и глуховатый голос лирника почему-то тревожно отозвался в душе Магазанника.
Прямо на земле сидел крутолобый нищий, у которого на широких плечах была не голова, а словно охапка слежавшейся шерсти, а из шерсти торчал хрящеватый носище; возле нищего лежали большие засаленные торбы и глиняная мисочка, куда изредка капало мелкое серебро и медяки. Магазанника не так удивили печальный кант и патлы лирника, как его сила, которая чувствовалась под истрепанной, грязной одеждой. Это дюжий мужик, а не хилый нищий. Вот серебряная монетка упала не в мисочку, а на землю, и лохматый потянулся к ней ржавой лопатистой рукой, потом посмотрел на своих слушателей и неожиданно остановил желтые, как у птицы змееяда, глаза на леснике. И снова какое-то дурное предчувствие шевельнулось в душе Магазанника. Кажется, никогда и не видел этого лохматого, а внутри даже все колотится. Он вынул кошелек, неосторожно выронил из него царский десятирублевый червонец, торопливо спрятал его, а нищему бросил гривенник.