Стах осторожно опускает ее на землю.
— Как же ты, Оксаночка? Как дети?
— Все мы очень соскучились по тебе. Все! А Миколка и сегодня вспоминал тебя и твою черешню.
— Завтра же пойдем к ней.
— И ты, Сташе, насовсем? — прорвалась тревога.
— Насовсем, — успокаивающе положил ей большие руки на плечи. — Ты ведь знаешь, я семижильный. Работал в тех лесах за троих. Да и вина моя не такая уж, как Ступач расписал. Пересмотрели дело и отпустили к тебе, к детям. Вот и снова мы встретимся со Ступачом, — злость погасила радость на лице человека.
— Сташе, не думай о нем!
— А почему же я не должен думать о тех, которые плодят нам горе? Разве его для этого учили по институтам и держат на должности?
— Брось о нем! — прижалась она к мужу.
— Бросаю. — Стах полез правой рукой во внутренний карман пиджака. — Вот тебе коралловые бусы, не очень дорогие, да и не дешевые, — обвил шею подарком. — Думал, если забыла меня, брошу их в татарский брод.
— Ой, дурной ты, Сташе, — засмеялась и притихла, ощущая на себе его подарок, его руки, его ожидание, любовь.
Потом, впитывая одеждой запахи купальского огорода, они подошли к клочку ячменя, который просвечивался нежными огоньками мака.
— Вот тут изо дня в день вспоминала тебя.
— Неужели каждый день? — не поверил Стах, а глаза аж засияли.
— Вспоминала и звала.
— Вот я и возвратился на твой зов. — Погрузил руки в ячмень, а тот сладко защекотал их зрелым усом. — Говори же, Оксанка, говори.
— Что же тебе говорить?
— Что хочешь, лишь бы голос твои слышать, — и наклонился к ее плечу. — Соскучилась хоть немножко?
— Ох, и неразумный ты, — вплела руку в его чуб, тронутый за эти годы вечной изморозью.
— Какой уж есть. Говори что-нибудь, Оксанка, — касается руками ее косы, плеч, стана.
— Устал с дороги? Есть хочешь?
— И не спрашивай.
— Я сейчас нарою картофеля, ты же сорви свежих огурцов, а соленые в хате есть. Только плети не вытопчи…
Стах радостно засмеялся, поцеловал ее.
— Хозяюшка моя…
Оксана нагнулась и прямо пальцами стала подкапывать для него картофель. Стах сверху смотрел на жену, на ее пальцы, что начали чернеть от влажной земли, на картофель, который и при луне краснел, и ощутил радостную взволнованность в сердце — оно освобождалось и освобождалось от разной мути. «Когда у мужа есть верная жена, то это уже вон какое счастье». Оксана собрала картофель в подол юбки, и теперь босые ноги женщины до колен увлажнились росой.
— Какие у тебя красивые ножки…
— Иди лучше нарви огурцов.
Стах на ощупь нашел огурец, оторвал от плети, понюхал его и потянулся глазами к Оксане, к клочку ячменя за ее спиной, к конопле, к подсолнухам и к выбеленным луной облакам, что прижимались к земле.
— Хорошо же у нас. И только такой дурень, как Ступач, мог подумать, что я люблю эту землю меньше, чем он.
— Он и людей, и землю судит да все ищет кому-нибудь беды, пока себе не найдет, — вздохнула Оксана. — Пойдем же в хату.
В комнатушке, где летом было прохладнее, спали дети. Стах склонился над ними, потрогал большой рукой, от которой и до сих пор пахло лесами.
— Как выросли они! А Миколка в кудри целую охапку солнца захватил. — И прикоснулся губами к младшему, потом к старшему.
А Оксана и улыбнулась, и вздохнула.
— Слушаются ли тебя?
— Слушаются, помогают. Пойдем. Надо мужу вечерю готовить.
В хате Стах обнял жену, привлек ее к себе.
— Даже не верится, что я с тобой! — склонился к груди, к ее сну и ожиданию.
— Со мной, муженек, — и Оксана подняла на него ресницы, освещенные поздней луной.
И только теперь Стах поверил, что он дома… что его ждали… В немой благодарности он положил голову на плечо жены и замер, прислушиваясь к какому-то диву, прислушиваясь к ней и ко всему миру, и казалось, что, покачиваясь, куда-то плыл с двумя своими детьми.
На другой день Стах с Миколкой и Владимиром пошли в лес. Там они нашли ту черешню, где ягоды гроздьями усеяли ветви. Стах посадил на них детей, а сам лег на спину, головой в шапку чабреца. Целительное зелье пощипывало ему затылок, обдавало густыми душистыми волнами. Белым облаком, солнечным лучом и переливами иволги текло здесь время, и добрый покой входил в каждую кровинку человека. Но на другой день он расплескал его.
Затемно, когда Оксана еще отдыхала, он вышел во двор, прошел огородом к своим красным макам в ячмене, а потом собрался на рыбалку. Недалеко от берега вспугнул хохлатенькую чайку, она взлетела с купины и зафурчала крыльями. Это характерное фурчанье отозвалось в сердце Стаха далеким детством. Он долго-долго следил за неровным, волнистым летом птицы, прислушивался к фурчанию ее крыльев и печальному стону: «Чьи вы? Чьи вы?»