Возьмем, к примеру, песню о прыгуне в длину. В соревнованиях по этому виду спорта действует условное и беспощадное правило: если прыгун заступил черту, его результат не засчитывается — каким бы высоким он ни был. И вот герой песни Высоцкого досадно страдает от этого правила: заступив черту, он превращается в «человека-кенгуру» и готов улететь на девять метров, а прыгая по правилам, показывает результаты весьма жалкие. Что же, Высоцкий призывает здесь изменить правила и фиксировать результаты по-другому?
Да нет, конечно. Спорт есть спорт, и действующие в нем условности, наверное, по-своему разумны. Во всяком случае, вопрос о спортивных правилах и возможных изменениях в них находится всецело в компетенции специалистов. Высоцкий говорит здесь о другом — о необходимости изменить некоторые правила нашей социальной жизни: «Если б ту черту да к черту отменить — я б Америку догнал и перегнал!» Речь идет о черте бюрократизма, безгласности, мелочной регламентации. О совершенно бессмысленных ограничениях творческой инициативы людей. Минуло несколько лет после смерти Высоцкого — и страна заговорила об этом открытым текстом. Переступает черту экономика, пришли к читателям и зрителям дерзко нарушающие «правила игры» книги и фильмы. Неуютно почувствовали себя те, кому пресловутая черта помогала скрывать свою бездарность и гражданскую беспринципность. Они не прочь воскресить былые правила, и в беспощадном споре с ними нам помогает сегодня голос Высоцкого.
Казалось бы, не такое уж сложное дело — проводить такие вот параллели между спортом и жизнью. Но это только так кажется. Чтобы подобные аналогии и сравнения были действенными, проникали в умы и души, требуются большое искусство, зоркость и цепкость взгляда, внутренняя свобода мышления и чувствования. Высоцкий всем этим обладал, он сумел найти тот единственный угол зрения, тот ракурс, при котором «спортивный» план песни и план «жизненный», накладываясь друг на друга, создают ощущение стереоскопической глубины и объемности изображения.
Подлинное познание начинается с сомнения. Высоцкий позволил себе усомниться в правилах самых разных игр, не только спортивных. Он взял и посмотрел на спорт как бы глазами человека, этих правил не знающего. И получилось множество парадоксальных, нестандартных ситуаций. На ринг выходит сентиментальный боксер, не способный бить человека, — и вдруг выигрывает поединок, не нанеся ни одного удара. Марафонец сетует, что на дистанции нельзя ни пить, ни есть, ни спать. А метатель молота устанавливает рекорд потому, что ему просто хочется свой снаряд зашвырнуть подальше и навсегда от него избавиться.
Все это в шутку — и все это всерьез. Остроумие Высоцкого не просто развлекает нас — оно уводит наше сознание с привычной колеи, заставляет по-новому взглянуть на знакомое и примелькавшееся. Во всех этих случаях поэт прибегает к старинному литературному приему, который литературоведы вслед за Виктором Шкловским называют остранением. Суть приема в том, чтобы показать странность и нарочитость всякого рода правил и привычных норм, противоречащих здравому смыслу и человеческой природе. Так, Эразм Роттердамский в «Похвале глупости» выставил все людские обычаи нелепыми, проистекающими от недоумия. Так Гулливер, предельно нормальный человек, дивится глупости лилипутов, в которых Свифт вывел своих современников. Так воевал против фальши и притворства Лев Толстой. Вспомните, как Наташа Ростова, такая живая и естественная, не принимает условности театрального зрелища. А описывая народную партизанскую войну и противопоставляя ее захватническим войнам, ведущимся «по правилам», Толстой прибегает к остраняющему сравнению, вторгаясь, что называется, в спортивную тему: