Вообще, надо сказать, свободного времени на съемках было мало. Днем снимали, а вечерами собирались небольшой компанией. О том, каким непревзойденным рассказчиком был Володя и как он умел вести компанию, много написано и добавить здесь в целом нечего. Но вот, скажем, приехала однажды в «Иткол» группа иностранцев, были в ней две американки. Помню, Володя долго пел им что-то «по-английски» — какой-то набор звуков, языка он не знал. Американки делали удивленные глаза, очень старались и напрягались, но понять ничего не могли. Потом они сказали Говорухину: «Что-то знакомое, но непонятное».
Вот и подошел я к самому трудному для себя месту: к истории написания песни «Если друг оказался вдруг…» Действительно, произошло это почти на моих глазах и я, можно сказать, единственный тому свидетель. Было это в самом начале съемок. Мы несколько часов проговорили с Володей в автобусе на стадиончике у гостиницы «Иткол», ожидая вертолет, который по каким-то причинам задерживался. Говорили на разные темы, но большей частью, конечно, о горах, об альпинизме. Володя спросил:
— А тебя-то что именно привело в горы?
Трудный вопрос, непросто на него ответить — очень личное объяснение у каждого. Я ответил, что это и притягательность горных красот, которые невозможно, однажды увидев, покинуть навсегда. Что альпинизм дает переоценку всему, что нас окружает в обыденной жизни, чем мы пользуемся, принимая все прекрасное как должное. Ну а главное — это преодоление многих сложностей, связанных с риском, что требует от каждого восходителя силы, ловкости, мужества и больших волевых качеств. В альпинизме, как ни в каком другом виде спорта, проявляются личные качества человека; здесь можно увидеть, кто есть кто, и посмотреть на себя в сложных условиях. И чем трудней и трагичней ситуация, тем глубже проявление моральных и волевых качеств человека.
Как пример всему сказанному, я рассказал ему один случай, который произошел с группой, где я был руководителем. Я рассказывал, Володя внимательно слушал — он умел это делать как никто! Но сейчас, через 20 лет, передать словами все то, что я ему тогда рассказал, трудно.
Я давно заметил, что многие альпинистские рассказы и ситуации настолько известны и легко узнаваемы, что подробно описывать их для широкого читателя не имеет смысла. А если попытаться это сделать, то набор слов и понятий для этих ситуаций настолько нами же заштампован, что описание получается каким-то примитивно-банальным, хотя в каждом конкретном случае, для каждого участника этих событий подобная ситуация далеко не банальна.
Я много раз пытался записать, что же именно я рассказал тогда Володе, но, хотя сейчас я вижу все так же ясно, как и 30 лет назад, на бумагу лезут те же набившие оскомину альпинистские штампы, очень далекие от тех точных и емких слов, которые Володя выбрал для песни и расставил в строгом порядке.
И все-таки надо рассказать. Может быть, кому-то это покажется интересным и за протокольными строчками моего рассказа кто-то сумеет увидеть то, что запало в душу Володе и пригодилось для песни.
История простая. Летом 1955 года мы совершали обычное спортивно-тренировочное восхождение на вершину Доппах в Дигории. Я шел руководителем, в группе было шесть человек — три связки: Елисеев — Ласкин, Морозов — Иванова, Гутман — Кондратьев. Все шло нормально.
Поднимались с перемычки на гребень, откуда до вершины путь шел уже по нему. На этом пути надо было преодолеть сложный ледовый склон. Я в то время неплохо владел ледовой техникой и решил все три двойки связать в одну связку, чтобы только первый шел с нижней страховкой. Я до сих пор убежден, что действовал правильно, хотя есть и другие мнения. Но у гор «его величество случай» всегда в запасе, и события приняли непредвиденный оборот. Быстро прошли ледовый склон, вышли на скалы — 80-метровый бастион, за которым поблизости был выход на гребень. Метров через 40–50 я организовал надежную страховку за скальный выступ — точнее, за огромную скалу-монолит, заснеженную по бокам, — принял к себе идущего вторым Ласкина, своего старого напарника по связке. С ним мы ходили на вершины высшей категории трудности, попадали в разные переплеты, из которых он выходил, как говорится, с честью.
Ласкин быстро переналадил страховку и стал принимать к себе идущего третьим Славу Морозова — мы по-прежнему шли одной связкой, нижний все еще находился на середине ледового склона. Я продолжал подъем, Ласкин страховал меня снизу. Пройдя несколько метров, услышал душераздирающий крик. Я оглянулся и увидел, что верхняя часть скалы, на которой держалась вся наша страховка, медленно отходит от стены — видно, пришло ее время упасть. Кричал Ласкин: он совсем, похоже, потерял голову от происходящего и ничего не предпринимал, хотя стоял рядом, вполне мог сбросить с отходящей скалы наши веревки — и все было бы нормально.