Правда, скала при падении могла еще задеть идущих ниже, но мы поднимались не строго вертикально, а немного наискось, с уходом вправо, так что могло никого и не задеть, как впоследствии и оказалось.
Меня охватили гнев и досада: так нелепо, без драки, без ожесточенной борьбы, надо погибать. Сейчас скала сорвет Ласкина, он — меня, я — остальных, если не выдержит страховка. Подо мной было около 70 метров пройденной скальной стены. Шансов уцелеть никаких. Мысли мелькали быстро, подумал о близких, которым предстояло пережить еще одну трагедию, но голова работала ясно, и страха особого не испытывал, — было не до него.
Ласкина сорвало, веревка между нами натянулась. Но руки у меня были сильные, видно, так инстинктивно вцепился в гребень, что, когда меня все-таки сорвало, гора выстрелила мной, как катапульта, и я пролетел над пройденной скальной стеной, не задев ее. Это дало мне шанс на спасение. Пролетев в свободном падении более ста метров, я «приледнился» на только что пройденный ледовый склон, но падение продолжалось почти с той же скоростью, только сильные рывки от срыва Морозова и Ивановой несколько замедлили движение. Вот еще несколько рывков — это вылетали наши ледовые крючья, они все же делали свое дело, гасили скорость.
Все, кроме меня и Ласкина, были в кошках — они временами впивались зубьями в лед и опрокидывали, кувыркали, хлестали тела о склон. Особенно неудачно падал Слава Морозов. Мы с ним какое-то время летели параллельно, и, видя его падение, у меня не оставалось надежды, что он будет жив.
Сорвало пятерых. На шестом, Леше Кондратьеве, веревка оборвалась, и он остался один посередине ледового склона, без страховки. Но в тот момент никто из нас, конечно, этого не заметил.
Все мы удачно пролетели над огромным бергшрундом [3]— помог нависший над ним снежный карниз. За бергшрундом ледовый склон постепенно выполаживался и переходил в снежный, на нем мы вскоре и остановились — наша веревка опоясала серак (ледовую глыбу).
Последний рывок был настолько сильным, что в течение нескольких минут я не мог отдышаться. Когда я наконец приподнялся и осмотрелся, то увидел картину, на которую, как говорится, без слез и смеха было трудно смотреть: все стонали и охали, стараясь как-то высвободиться из веревок и снега, в который их с силой впечатало. Шевелились все, кроме Славы. Он лежал на спине, головой вниз по склону, стекла о очках были выбиты. С трудом освободившись от веревок — пальцы не работали, — я подошел к нему, приподнял за плечи, чтобы развернуть его головой вверх, и в этот момент он приоткрыл глаза и сказал: «Ну вот, и конец экспедиции». Правда, выразился-то он немного иначе, но для меня его слова прозвучали не как конец, а как победный сигнал к жизни. Слава жив, все живы! Положение не из лучших, но надо действовать!
Все живы? Нет, нас только пятеро. А где шестой? Не хватало Леши Кондратьева. И как же полегчало на душе, когда, посмотрев вверх, я увидел его на середине склона, целого и невредимого. Он стоял неподвижно и смотрел вниз, еще не осознавая, что произошло. Мне трудно представить, что чувствовал Леша, глядя на наше падение, но точно знаю, что его переживания были намного сильнее наших. Нема Гутман, после срыва которого веревка оборвалась, сказал позже: «Как здорово, что я перелетел этот крюк, — я бы не хотел безучастно видеть все, что с вами происходило».
Я окликнул Лешу, он отозвался. С трудом, но мы договорились, что он будет сам со всей возможной осторожностью спускаться на перемычку. У него еще остались три ледовых крюка, несколько карабинов и конец веревки.
У Гутмана были повреждены обе ноги; у Ивановой разбита голова и разодрана кисть руки, сильно побито все тело. Ласкин внешне выглядел нормально, но что-то у него случилось с головой, он заговаривался, речь была бессвязной. Сильнее всех пострадал Слава. Он не мог двигаться, надо было его транспортировать. Сделать это сами мы не могли.
Из меня и Гутмана получился один вполне работоспособный человек, мы поставили палатку, уложили в нее пострадавших. Гутман начал готовить чай, а я решил подняться на перемычку и сообщить по рации в лагерь о наших делах. Для этого мне нужно было преодолеть трещину и подняться метров на семьдесят по ледово-снежному склону. Взял в руки ледовый крюк и ледоруб. Держать их мог только большим пальцем каждой руки — связки остальных пальцев не работали: видно, крепко я держался за скалы, когда меня срывало…
3
Бергшрунд— подгорная трещина на границе ледово-снежных склонов и отрывающейся от них массы льда.