На следующий день выезжаю в Москву и утром 28 ноября звоню ему с Казанского вокзала, спрашиваю, во сколько сегодня закончится спектакль, чтобы мне тут же взять на вечер билеты на поезд в Куйбышев. Лететь самолетом мы в ГМК решили не рисковать — капризна ноябрьская погода. Он мне сообщил время окончания спектакля и назначил встречу в половине седьмого вечера у служебного входа Театра на Таганке. Распрощались до вечера.
Я взял 2 билета на поезд, отходящий через 20 минут после окончания спектакля, — «Южный Урал». На «Жигули» — наш фирменный поезд — мы не успевали. Сообщил об этом ребятам в Куйбышев.
Вечером встречаемся у театра. Он готов, с гитарой. Спрашивает у меня, как дела, отвечаю односложно: нормально. В этот день шла премьера есенинского «Пугачева». До начала спектакля сказал ему, что сразу же по окончании премьеры мы уезжаем на машине, сообщил время отхода поезда. Опять его: «Ну, даешь! Реактивные мы, что ли?» «Ничего, — говорю, — успеем!»
На спектакль я пошел с моим братом. — За 5–7 минут до окончания спектакля брат ушел ловить такси. Мои вещи — за кулисами у Высоцкого. Успеть или не успеть — теперь все зависит от него. Спектакль закончился. Зрители поднимаются с мест, рукоплещут. Актеры раз за разом выходят на сцену. Высоцкий вышел один раз. Я уже за кулисами. Он, как играл — голый, в одних холщовых штанах, накидывает на себя куртку, вставляет ноги в ботинки, мы хватаем вещи, гитару… И вот, когда зал неистовствует, скандирует: «Высоцкий, Высоцкий!», мы по служебному коридору бежим к выходу. Машина уже стоит. Чтобы забрать у поезда Володин театральный реквизит, нас провожает актриса Театра на Таганке Татьяна Иваненко. Вскакиваем в такси. На газы… Володя сзади лихорадочно переодевается. Шофер увидел, что в такси у него Высоцкий, и машина заюлила. Пришлось мне вцепиться в руль, — это в туннеле к Курскому вокзалу. За пару минут до отхода поезда мы уже у вагона.
Поехали. Расположились в купе, отдышались, поужинали. Ну, естественно, его вопросы ко мне, в каком зале завтра ему выступать. Как могу, темню, оттягиваю ответ, отвечаю опять односложно: «Все нормально. Дай о жизни спросить, месяца два не виделись ведь». А в правлении ГМК перед моим отъездом за Высоцким мы выработали такую тактику: до утра ему не говорить о Дворце спорта, а то он, чего доброго, сойдет с поезда и укатит обратно в Москву, а сказать утром за несколько часов до Куйбышева, чтобы успокоился до концерта. Но я и на это не решился, не хватило храбрости, и так, и эдак до самого Куйбышева увертывался от ответа, молчал, как партизан.
Скажу вам, что разговаривать с Высоцким — одно удовольствие. На всю жизнь осталось приятное воспоминание, что я побыл рядом с удивительным человеком, таким ненавязчиво интересным, таким огромно талантливым и открытым. У него был редкий дар слушать, понять, раскрепостить твою душевную скованность единственно верным словом.
Ну, что делать в поезде? Сели за карты. Тут уж больше я учил играть его во всякие игры. Учеником он оказался способным… Те сражения в карты отозвались в песне. Как-то, приехав в Москву, прихожу за кулисы, меня приветствует кто-то из актеров словами: «А, заводской друг!» Я поздоровался и удивился. И тут мне процитировали строчки из новой песни Высоцкого «Честь шахматной короны»:
И там же:
А я-то эту песню в ту пору еще не слышал. (Уже позже я спросил Высоцкого о строчке «Ход за мной…» — при чем здесь шахматы и я? На это он ответил, что ему важна была рифма и одновременно возникла ассоциация в спортивной песне со мной, спортсменом.)
Куйбышев. Среда, 29 ноября 1967 года. Опоздали на час. На вокзале нас встречают ребята. Я сказал им, что он о Дворце спорта не знает. Что будет?
Подъезжаем к Дворцу спорта. Толпы желающих попасть туда… Володя почувствовал, что привезли его к Дворцу спорта, задергался, занервничал. Как можем успокаиваем его, говорим, что народ у нас тихий, спокойный, зал небольшой. Но чувствуем: он напряжен. С большим трудом пробираемся к служебному входу. Прошли. Он сразу же кинулся к занавесу, выглянул в щелку, а там не пять, а все шесть тысяч человек. Забиты все проходы, переходы. Зал гудит. На сцене уже стоят микрофоны, на столике — кофе в термосе. Столик — это мое рабочее место. Я должен собирать записки зрителей (а их были сотни), сортировать, отбирать те, которые по делу, и передавать их Володе.