Он говорил. Я слушала. Он говорил. Я слушала бы, говори он что угодно, но неугодные вещи озвучивал Марк. Не идею, а её отсутствие, не путь, а тупик любого пути. Продумывал, что стало бы, примени тот или иной строй к нынешней расстроенности, и видел: ничего хорошего. «Глупость кажется мне розыгрышем, – признался он. – Постановкой, не всерьёз». Я многого тогда не понимала, но видела, как бьётся в нём жилка. Не коммерческая. Не музыкальная, хоть он и сочинял (из своих страшных грёз, в струну вбивал их). Жилка на виске. Та самая. Куда целят пулю.
Я проснулась от смутного ощущения, что должна встать. Похоже на толчок в бок. Брат, во сне, прижал меня к себе так, словно выпускать не собирался. Я подумала: «Лежать бы с ним вечно». В запахе "Кензо", дыма и кожи.
Освободилась, нашла куртку, джинсы, кеды. Шестое чувство – не миф. Когда оно говорит: «Беги», – надо бежать. Когда оно говорит: «Беги, в углу маньяк», – мне, я обязательно пойду к маньяку. Интересно же.
Двор спал. Небо из серого стало грязно-лиловым. Пустая будка. Собака умерла. Снег под рифлёной подошвой. Фонарь за воротами. Вокруг него – танец насекомых.
Прошла вдоль кирпичной стены, задевая пальцами шершавый камень. Обмотала голову пуховым шарфом. Чтобы не мёрзли уши. Скрипнула задвижкой ворот.
Бродячий пёс поднял морду. Я опустилась в сугроб, скрестив ноги по-турецки, и он положил морду мне на колени. Звёзды таяли в сиреневом дурмане, невидимые после рассвета, вдалеке маячила чья-то тень, но я уже не боялась незнакомцев. Люди, как собаки, улавливают адреналин. Испугаешься – искусают. «Я не понимаю, друг мой, – доверительно обратилась к шерстяному компаньону, – зачем нам с ним кто-то ещё. – Погладила длинную морду. – Говорит, в каждой девушке своя прелесть. Девушки вешаются на него пачками. Смотрю я на это всё, и не понимаю: зачем меня-то отталкивать? Я слова не скажу, пускай гуляет хоть до азиаток со всеми тентаклями и грязными трусами. Пускай думает хоть о судном дне, хоть об антиутопиях. Что сказать на это всё, я не знаю, понять пытаюсь, пытаюсь и – никак. Самой бы из смертей выйти… – Собака согласно лизнула мою руку. – Один ты, солнышко, один, и я одна. И дать мне тебе нечего. На всех тепла не напасёшься».
Шаги приближались.
– Марта! – знакомый голос, девичий. – Марта, это ты?
Джинсы прорваны на коленях, куртка расстёгнута, волосы всколочены. Хельга бежит мне навстречу. Мы с собакой, мягко говоря, удивились. Я вскочила:
– Что случилось? – Губа разбита. На скуле – ссадина. – Откуда ты такая? – Избранница моего брата подошла ближе, неестественно ссутулившись.