Я ушёл. Она осталась. Ушёл в наушниках. Глушил отсутствие смысла и неспособность придумать достойную ему замену.
Ей хотелось выгнуться, позволить лепить из себя, как из теста. «В тебе есть сила, – говорила она, – тобой не жалко себя убить».
Мы гуляли по окраинам, трамвайные рельсы таяли на горизонте. Я шёл рядом, а Брюнетка танцевала на них. Её волосы кружили вслед, белые кеды загибались на цыпочках, высоко в небе смеялась луна, тучи хмурили кустистые брови. Брюнетка запрокидывала голову и улыбалась. «Мамочка, – обратилась она к туману, – ты бы порадовалась за меня?» Ей, естественно, никто не ответил.
В ней витали бабочки, когда она поцеловала меня, лёгкая и теплая. Когда я придушил её, и ей понравилось. До меня она не трахалась толком, с кем-то попробовала, не понравилось. Всё ей не всерьёз. Кроме любви. В любовь верила, неземную. Читала и мечтала. С учебником криминалистики в обнимку.
Рыжая не трогала рельсы. Мы двигались вчетвером: она с парнем, я с девушкой. Промышленная часть города зияла люками, сморкалась слякотью и кашляла дымом заводов. Просверливая в наших спинах прорехи своим размытым, по-наркомански отрешённым взглядом, Рыжая шла по шпалам. Как метроном, чеканя шаг. Все уже дошли до кондиции принятия мира, не отрицая ни мерзости, ни пустоты.
Верхушки деревьев драли небо, шелест листьев по асфальту превращался в музыку, стоило прислушаться. Я не оборачивался, но слышал стук её шагов.
Мы сидели в баре с группой и рассуждали о необходимости роста, перспективах и прочем. Рыжая говорила с нами. Её парень был на стадии сна, лежал на столе, подложив под голову руки. Моя девушка ушла с подругой. Прочие постепенно тоже разбрелись. Всех ждали дела, семьи и прочее из внешнего мира. «Пошли курить? – предложила она, выгнув бровь. – На улицу». В воздухе пахло сыростью. Я поджёг для нас две сигареты. Мимо брели прохожие. Я начал было говорить, но Рыжая перебила: «Меня бесит, что я хочу тебя», – и хищно улыбнулась. «Я тоже тебя хочу, – отозвался я, удивившись, – но не сегодня. Поймай момент, – произнёс, наклоняясь к ней, – напряжение твердеет, но что-то ещё не случилось, а может, оно и не случится… – она меня поцеловала. Я прижал её к стене. Её губы оказались мягкими. Их вкус напоминал дикую вишню. «Моменты не повторяются, – выдохнула она, – поэтому бери их все». Мы вернулись обратно, как ни в чем не бывало. Допивали. Я пиво, она вино. Болтали обо всём. «От виртуозов ждёшь иной виртуозности. Ждёшь подсознательно», – обозначила она причины и следствия. Её рот переливался. «Если девушка увлажняет губы, это воспринимается как намёк на влажность других», – сказал я. Один-один. Измена, значит, измена. Подумаешь. Мы говорили о крахе и о страхе, о том, как тот и другой меняет человека. О нуминозном опыте: «Что он: встреча с божеством или с собой?» Об иллюзиях и настоящем. Для неё настоящее включало в себя всё сущее. Для меня – только умозрительное сущее, не считая иноземных цивилизаций (чьё существование тоже под вопросом). Рыжая была первой, с кем я говорил, как с собой. Первой и последней. Я подумал: «Ты – то, что хочется сохранить, среди всего».
Ко дню, когда собратья по общепиту затащили нас в бар (с целью основательно намариноваться), мы с Брюнеткой были знакомы неделю. Она глядела на меня, как на восьмое чудо света или второе пришествие Иисуса. Широко распахнутыми глазами. Сложная, заблудившаяся в дремучей чаще своего же мозга, привлекательная внешне, но ненужная, как любая другая. Я перекинул через свои колени её ногу и запустил руку под юбку, локтем перехватив горло, чтобы не могла дышать. Она позволяла мне всё. «Ты смотрел экранизацию "Заводного апельсина"?» – спросил наш повар, сидя напротив нас. «Кубрик поймал атмосферу, но исказил смысл концовки», – ответил я. Брюнетка вздохнула, прикусила губу. Чулок пошёл стрелкой. Она ненавидела меня за то же, за что обожала. Публичное, унизительное для неё, ублажение. Страсть, под которой ничего нет.
Мы с Рыжей не вытерпели и дня с того разговора. Как только оказались в квартире (её парень спал в соседней комнате, моя девушка была там же), остались на кухне и попытались посмотреть фильм. Безуспешно. Мы с ней… впрочем, подробности – не для огласки. На мониторе мелькал фильм. Она писала холодными пальцами на моих венах, встрёпанная, мертвецки-белая в рваных отсветах экрана, переплетала ладони, глядя снизу вверх мутными, но внимательными глазами.
«Чувство – это глубина, – поделилась Рыжая. – Эмоция – это поверхность. Можно чувствовать пять минут или эмоционалить годами». Захламленная квартира. Липкие пятна на полу. Посуда в раковине. Бутылки.