Угомонились мальчишки – выровнялись и отношения с женской третью классного населения. Все ее попытки отсидеться, остаться в стороне провалились и провалились с треском. Маша все глубже погружалась в пучину новой школьной действительности. Она еще оправдывала себя, что все это едва царапает ее внешнюю скорлупу, а до своего внутреннего «я» она никого не допустит. Она еще была уверена в неприступности выстроенных ею бастионов и полагала, что способна выдержать сколь угодно длительную осаду. Маша понимала, что Гарик не довольствуется лишь видимостью капитуляции, поэтому, даже иногда слегка подыгрывая ему, ждала рано или поздно открытого сражения. Но пока время, видимо, еще не пришло.
Маша вынуждена была признать, что ребята в классе в большинстве нормальные. Во всяком случае, в той его части, что выкристаллизовывалась вокруг Инги, Гофманов и иже с ними. Прежний, питерский ее класс был, пожалуй, более дружным, монолитным, сплоченным вокруг четкого ядра, и она была в его центре. В новом, московском существовало два явных полюса. Но в том полушарии, к которому притянуло ее, отношения и принципы существования, сама атмосфера были иные – чище, что ли. Здесь верховодили девчонки, они задавали тон, нормы, правила, они, если кто-то «зарывался», вершили суд, и суд этот был страшнее выволочек Мамы-Оли.
Теперь Машу все чаще приглашали в гости, на «дни варенья», которые случались в компании, или когда народ так просто заваливал к кому-нибудь после школы. Чаще всего она застревала у Инги. Они на пару вымучивали домашние задания, а по утрам встречались в районе арки, прорубленной ровно в середине Машиного дома, чтобы вместе ехать на метро в школу. Маша уже перебывала, не всегда, правда, с большой охотой, дома у Ольки, Максима и даже у Вадика под неусыпным контролем Леночки. Леночка все еще побаивалась за своего долговязого кавалера и четко отслеживала каждый его снайперский взгляд, если в прицеле, не дай бог, оказывалась Маша. Но Вадик пока вел себя хорошо, Маша не подавала никаких поводов, и Леночка даже отважилась пригласить ее на собственный день рождения.
Рита надавила на пульте красную кнопку самоуничтожения, и экран телевизора послушно перешел в режим демонстрации «черного квадрата» Малевича. Она направилась в свою комнату, надела обруч наушников, привязанных к музыкальному центру, и вскрыла учебник физики. Контрольная, угроза которой нависала еще с прошлой недели, теперь стала не просто фактором морального давления на идейных врагов физики, к которым Рита относила себя. Сегодня эта самая контрольная была объявлена неизбежным завтрашним злом. Рита пересчитала хрустящие, девственные страницы, которые следовало преодолеть на пути к свободе, и с обреченным чувством углубилась в первую.
Бесцеремонный призывный телефонный звонок ворвался в комнату, когда она была уже на четвертой строке, включая название параграфа. Заранее раздраженная, что ее оторвали от столь увлекательного занятия, Рита, свесив наушники ожерельем на шее, прижалась ухом к трубке.
– Ритик, привет! Мне надо тебя увидеть!
Вот так, без «извини», без «как твои дела». «Мне надо тебя увидеть!»
Две недели не появлялся, не звонил. Пропал без вести. А теперь объявился живой и невредимый. И ему надо ее увидеть. Ему надо… А когда ей было надо?.. Где он тогда был? После лета они встретились один только раз. Она возненавидела телефон, который попугаем говорил какими угодно голосами, только не его голосом. Раньше, если проходило два дня без его звонка, ее охватывала тоска и беспокойство. Он говорил тогда: «Звони сама» – но этого она не будет делать ни за что. Если она ему нужна, если соскучится, значит, проявится. А если ему и без нее хорошо, она навязываться не будет. Но только что ж он не появлялся две недели?.. Конечно, все можно объяснить: занятия, выпускной класс, подготовка в институт… У нее тоже: занятия, медучилище – это не слаще. У нее завтра контрольная по физике. «Ему надо…» Обойдется. У нас собственная гордость.