Мы говорим, что обращение в христианство было для нас культурным бедствием. Так отчего бы не задаться вопросом о том, почему нас не обратили в буддизм, в даосизм, в индуизм, в конфуцианство, в — синтоизм или ислам? Это бы спасло нашу культуру. Причина ведь не в боязни навязать нам чуждую религию — миссионеры великих азиатских религий по настойчивости не уступили бы никакому Павлу из Тарса.
Индуизм получил столь широкое распространение в наших краях, что и сегодня отдаленный Бали остается островом индуизма в мусульманском море. Однако до Бали индуизм дошел, а до близлежащих Филиппин — нет. Наших соседей обратили, нас же обошли стороной.
Феноменальным явлением был и буддизм, который за тысячу лет пропитал каждый уголок Восточной Азии, кроме Филиппин — они остались в стороне.
Даже верования и философские учения древнего Китая — скупого на распространение своих культурных ценностей — проникли в Корею, Японию, на Формозу, откуда они должны были бы достичь и Филиппин, однако так и не достигли, хотя земли по другую сторону океана — нынешние Лаос, Таиланд, Камбоджа, Вьетнам и Малайя испытали на — себе китайское влияние. Бедные же, обездоленные Филиппины так и остались без Лотоса, без Дракона и без Пяти Классиков.
Япония, тоже не очень щедрая на раздачу культурных ценностей, все же поделилась частицей своей духовности с Кореей и островами, лежащими к югу. Филиппинские острова не попали в их число, и ни единый лучик синтоизма или дзэна не просветил наши языческие сердца.
Ислам достиг земли китайской в VII веке — первая мусульманская миссия прибыла ко двору императора Тайцзуна в 628 году, а к 700 году в Шандуне уже были мечети. Оттуда ислам двинулся торговыми путями Азии, стремительно захватывая побережья, ранее населенные буддистами и индуистами, особенно по соседству с Филиппинами. Казалось, мы и на сей раз останемся ни при чем (согласно одной из гипотез, арабы свернули к северу, теснимые португальцами, появившимися в наших краях, и лишь поэтому Филиппины оказались в сфере мусульманского влияния). Но наших берегов ислам достиг в последнюю очередь — так поздно, что к тому времени почти иссяк его первоначальный запал. По Филиппинам он шел с черепашьей скоростью, не сравнимой с его мгновенным распространением по соседним с нами странам. Однако, как справедливо отмечают наши мусульмане, ислам на Филиппинах просуществовал двести лет до того, как сюда было завезено христианство. Поучительно сравнение тех двух веков с двумя столетиями распространения христианства — шестнадцатым и семнадцатым. Вызвал ли ислам столь радикальный технический переворот, как христианство? Считается, что арабы первыми привезли на Филиппины слонов, но слонов трудно соотнести со сколько-нибудь серьезными переменами в нашей культуре.
Что примечательно, так это скромность успехов первых миссионеров ислама. Те, кто полагает, что обращение в ислам могло бы тогда стать спасением для Филиппин, должны с раздражением думать о том, как медленно он распространялся, с каким малым рвением, я бы сказал, неохотно, даже как-то лениво шло обращение: за две сотни лет ислам утвердился лишь на крохотной части нашей территории — на острове Сулу и южном побережье Минданао. Правда, позднее он одним прыжком перемахнул на остров Лусон, но это мало что добавило, ибо здесь мусульманское влияние было едва ощутимо, и мы с очень большой натяжкой можем называть Манилу или тагальский регион XVI века мусульманскими территориями.
Интересен здесь сам прыжок. Резонно было бы ожидать, что с острова Сулу и с южного побережья Минданао ислам распространится по Бисайским островам; но нет — Бисайские острова остались в стороне, ислам отдал предпочтение Центральному Лусону. Уж не в том ли причина, что Бисайские острова — как со временем убедится Легаспи — представляли собою вечно голодную глухомань? Это предположение может пролить свет и на другую загадку: почему великие азиатские религии обходили Филиппины стороной? Может быть, мусульмане, не обращая внимания на Бисайские острова, поступали так же, как миссионеры великих религий в отношении всех Филиппинских островов? Может, они всех нас считали чересчур бедными, скучными, отсталыми и голодными и не желали тратить на нас религиозный пыл?
Странная вещь: тысячу лет, если не больше, соседние страны были пересечены путями, по которым шло распространение воинствующих религий, но ни один из путей не вел к нам. Между тем, будь мы обращены тогда в одну из азиатских вер, мы бы наверняка обрели и азиатскую душу.
Отчего же этого не произошло?
А может, причину назвал тот китайский посланник, который описывал нашу страну как «землю, по справедливости заселенную одними змеями и дикарями»?
Может быть, мы казались слишком дикими для мистических изысков?
Не в этом ли причина пренебрежительного отношения к нам со стороны индуистов, буддистов и конфуцианцев, более чем скромных успехов ислама на Филиппинах, за два столетия водрузившего знамена с полумесяцем всего над тремя клочками земли? (Если бы и дальше дело пошло такими темпами, то страна стала бы мусульманской только к XXI веку!) Ах, если бы проповедники хоть одной из этих религий проявили чуть больше рвения к тому, чтобы наставить нас на путь истинный! Увы, нам пришлось удовольствоваться импортным христианством, поскольку мать Азия отказалась принять нас в свое лоно.
Она отказала нам не только в духовных ценностях, но и в своих технических достижениях. Закрыла перед нами даже свои материальные ресурсы. Почему мы должны были дожидаться, пока Запад даст нам такие орудия, как колесо, плуг, дороги и прочее, когда у наших азиатских соседей давно все это было? Как неприятно вещественное доказательство в виде китайского фарфора на нашей земле! Уж если он был так ценен для нас, что стоило китайцам научить нас его производству? Один из наших ученых высказал было предположение, что если бы нас не окрестили в XVI веке, то племена Центрального Лусона научились бы выделывать фарфор, но тут же с тоской спохватился: мусульманские племена и крещены не были, и сохранили непосредственные торговые связи с Китаем, а производство фарфора так и не освоили. Значит, ответ один: мы потому не научились делать фарфор, что Азия не сочла нужным приобщить нас к этому ремеслу. В этом же и тайна нашей непричастности к азиатской цивилизации — будь мы допущены в нее, наша культура, без сомнения, получила бы азиатский колорит.
Есть свидетельства, что уже в XVII веке по меньшей мере два юноши из знатных семей Пампанги были отправлены на учебу в аристократическую испанскую школу. А где отыскать свидетельства того, что кто-то с наших островов — в доиспанские времена — учился в одном из университетов Азии, или в азиатском монастыре, или в центре ремесел, которыми так богата была Азия в ту эпоху? Не в том ли дело, что Азия презирала землю, пригодную лишь для змей и дикарей?
Но раз уж Азия отказалась быть матерью филиппинской культуры, то исторически она может приходиться нам лишь злой мачехой, которая заботится о любимых дочках; для Филиппин же — заброшенной и всеми презираемой Золушки — Запад стал если не прекрасным принцем, то крестной феей, довольно капризной, правда.
Это есть факт, который не опровергнут никакие результаты будущих исследований, даже если они обнаружат, скажем, невероятно широкие связи между Филиппинами и азиатскими странами, ибо плоды древних связей и так налицо. И выглядят эти плоды не очень красиво: мы заимствовали колесо не из Индии, театр — не из Китая, плуг — не из Таиланда, лечебницы — не из Камбоджи. Не Малайя дала нам городскую культуру, не Япония познакомила нас с лошадью, не Молукки научили пользоваться пряностями, не Ява подарила нам архитектуру, а математике нас обучили не арабы.
Короче говоря, наши азиатские соседи не дали нам ни одного из основных компонентов цивилизации. Сколько бы мы ни подчеркивали древние контакты с ними в попытке скрыть их пренебрежение к нам, от исторических фактов не уйти. К тому же мы настолько раздули значение этих контактов, что некоторый скепсис пойдет нам на пользу. Поставим вопрос так: какой могла бы быть «подлинная» история Филиппин, если бы не 1521 год? Ответ мы найдем в фактах. Если бы не было западного вторжения, если бы распространение ислама продолжало идти на спад, а Азия проявляла все то же безразличие, то мы сегодня жили бы на манер обитателей Папуа или Самоа. Филиппины были бы маленьким заповедником язычества в Тихом океане с отдельными мусульманскими городами-государствами на побережье, с отдельными царствами, расположенными по течению рек в глубине страны, с отдельными поселениями племен в горах, и ни одно образование не знало бы о другом, не говоря уж об «Азии», — совершенно так же, как илонготы сегодня ничего не ведают о самбалах или о чем другом, что не входит в круг интересов племени. Иными словами, не было бы никаких Филиппин (или как бы там ни стала называться эта страна), и филиппинцев бы не было, и «истории» тоже. Совершенно очевидно, что именно так сложилась бы наша судьба; и говорить, будто наше географическое местоположение в Азии есть залог нашего вхождения в азиатскую цивилизацию, значит идти наперекор фактам, ибо в этом вопросе сама история свидетельствует против Азии.