Кое-кто обратил внимание, что все четыре дня революции Эдди без конца жевал сигару, и люди спрашивали Минг, не есть ли это «нервная привычка» ее мужа.
— Нет. Раньше он курил трубку, но потом как-то заметил, что его дантисту пришлось потратить два часа, чтобы снять камни с зубов. Тогда он вообще забросил табак и не курил, пока наша дочь, Чула, не забеременела — а Эдди надеялся на внука, потому что у него пять дочерей. И он обратился к сигарам, чтобы способствовать рождению мальчика.
Сигара — символ мужского плодородия. Но Чула нее равно родила девочку. Однако Эдди Рамос за время ожидания уже пристрастился к сигарам, вот он и жевал их, пока сидел с Энриле в осаде на ЭДСА, а его бедные жена и дочери беспомощно следили за происходящим из Алабанга.
Один их сосед, сторонник Маркоса, невзирая на улюлюканье толпы вокруг дома Рамосов, пробрался к ней и предложил воспользоваться его вертолетом для эвакуации или телефоном, чтобы напрямую связаться с Малаканьянгом и Маркосом. «Мне нечего ему сказать», — пожала плечами Минг.
Она предпочла не двигаться с места и триумфально досидела до конца кризиса.
Но навсегда величайшим потрясением всей ее жизни останется в ее памяти тот вечер, когда она услышала, как муж назвал по радио своего двоюродного брата Ферди «канатным плясуном или кем-то в этом роде».
«Канатный плясун», если верить словарям, еле держится на канате.
В те ночи, когда полнолуние Тигра уже возвещало его крах, человек, которого на Филиппинах поклонники называли мастером политического маневра, сам не знал, держится ли он прочно или вот-вот слетит.
В те ночи, увы, он трагическим образом был совсем не на коне.
На коне был Рамос — он был в центре внимания, он шел вверх.
4
После пресс-конференции до Энриле дозвонилась Кори, которая на Себу вела кампанию гражданского неповиновения.
— Она спросила, что произошло. Я сказал ей, что мы сидим здесь и у нас все в порядке. Еще она спросила, что может сделать, и я сказал: «Молитесь за нас».
Потом на Энриле обрушились неожиданные посетители.
— Одним из тех, кто пришел и оставался с нами от начала до самого конца, был бывший начальник штаба генерал Ромео Эспино, которого сменил на этом посту генерал Вер. Прибыл также бригадный генерал Рамон Фаролан и заверил, что поддерживает наше дело. Кроме того, он заявил, что уходит с поста руководителя таможенной службы, отказывается от военного звания и присоединяется к нам. Следующим был генеральный почтмейстер Роило Голес, который, насколько я понимаю, всегда поддерживал реформистское движение. Он тоже публично заявил о своем уходе в отставку. Чуть позже пришел отставной бригадный генерал Мануэль Флорес, спрашивал, как у нас дела. Довольно неплохо, сказал я ему, но учитывая, какие мощные силы могут быть брошены против нас, нельзя исключить и угрозу полного разгрома.
Один из посетителей оказался эмиссаром Малаканьянга.
— Полковник Роландо Абадилья прибыл сообщить, что президент желает поговорить со мной во дворце. Я сказал полковнику Абадилье, что говорить уже поздно. Мы сожгли мосты и полностью определились. Если сдадимся, окажемся беззащитными.
Какое-то время спустя Абадилья опять появился и сказал, что все же Маркос хотел бы поговорить о Энриле. Энриле снова отказался.
— Уж я-то знал, насколько это опасно — Маркос способен заговорить кого угодно. Я как-никак был с ним рядом двадцать один год, и его игры мне известны.
Эмиссар, однако, настаивал. Если Энриле не желает встречи с Маркосом, будет ли он говорить с Бером? В конце концов Энриле согласился переговорить с Бером, и скоро его соединили с генералом.
«Сэр, мы удивлены таким поворотом событий», — сказал по телефону Вер. «Видите ли, — ответил Энриле, — мне стало известно, что вы пытаетесь нас арестовать». — «Это неправда, это ложь! Не было ни таких планов, ни таких приказов!» — «Тем не менее, — продолжал Энриле, — жребий брошен, скорлупа яйца разбита, осталось только разболтать содержимое. Но если вы желаете диалога с нами, прошу вас не предпринимать сегодня ночью никаких нападений. Подождем до утра, а там поговорим».
На том и кончился телефонный разговор двух людей, всей душой ненавидевших друг друга.
Шел уже десятый час вечера. Энриле приказал поставить посты на каждом этаже здания министерства и по всему периметру Кэмп Агинальдо, а бригаду военной полиции сосредоточить у ворот — для предотвращения просачивания или ночного нападения.
Зная, что в кампусе Университета жизни[9] устанавливают артиллерию для обстрела Кэмп Агинальдо, Энриле мог только надеяться, что Маркос и Вер дважды подумают, прежде чем откроют огонь по району, где отовсюду собрались самые разные люди: мужчины и женщины, молодые и старые, миряне и священнослужители. Даже профессора, монахини и обитатели роскошных кварталов Макати, как уличные мальчишки и девчонки, запанибрата общались на тротуарах с крестьянами и рыбачками. А что уж говорить об ордах иностранных корреспондентов — они буквально как псы гонялись за голубыми джинсами Энриле.
— Журналисты были с нами, спрашивали, можно ли им остаться. Я сказал, что мы будем рады, но у нас нет никаких удобств, а они говорят: «Наплевать на удобства, мы хотим быть поблизости». Люди потоком устремлялись в здание министерства обороны. Входя, они сообщали, что снаружи, на улицах, защитить нас собрались сотни и тысячи, миллионы людей. А радио «Веритас» все призывало верующих идти оградить военных мятежников. Странно: мы в министерстве обороны призваны защищать народ, а тут он защищал нас».
Была среди посетителей и сестра Энриле, кинозвезда Армида Сигион Рейна. Встретившись, брат и сестра молча посмотрели друг на друга, так же молча обнялись и заплакали. Чуть позже Армида привела свою приятельницу, суперзвезду Нору Аунор, — толпа снаружи освистала ее. «Сука!» — шипели те, кто видел ее; и еще: «У нас нет, как у Маркоса, семи миллионов, чтобы купить тебя!» И сравнивали ее с балимбингом — тропическим фруктом, по форме похожим на морскую звезду. Поэтому, представ перед Энриле, в пользу которого она вела кампанию, когда тот баллотировался в конгресс, она начала объяснять, что ни сентаво не взяла у Маркоса; но Энриле прервал ее, обняв так основательно, что оторвал от пола.
Поздним вечером, в одиннадцать часов, в эфире объявилась и другая сторона. Мистер Маркос наконец-то созвал свою пресс-конференцию, впрочем весьма немногочисленную, — была представлена только послушная ему пресса, поскольку большинство иностранных корреспондентов находились на ЭДСА, где развертывались главные события. Малаканьянг за ограждениями из колючей проволоки казался покинутым — машина истории прокатила дальше.
Тем не менее из одряхлевшего зала для избранных — Махарлика — была поведана миру еще одна страшная сказка: существовал заговор убить его и Имельду, Энриле с Рамосом участвовали в заговоре, а когда их предательство было раскрыто, они взбунтовались.
«Я призываю бывшего министра обороны и бывшего заместителя начальника штаба прекратить глупости и сдаться», — сказал Маркос.
Тут он выставил некоего капитана Рикардо Моралеса, который зачитал признание: «Я был участником заговора, имевшего целью штурмовать Малаканьянг и убить президента».
«Признание» прозвучало неубедительно — ведь люди только что слышали от Энриле, как в 1972-м было инсценировано покушение на жизнь Маркоса, чтобы дать ему предлог ввести чрезвычайное положение. Маркос — большой мастак по части подделок, ухмылялись они: липовые торжества, липовые медали, липовые литературные труды, липовое здоровье, так что ему по зубам подделать даже покушение на собственную жизнь.
9
Университет жизни — высшее учебное заведение, основанное Имельдой Маркос; расположен недалеко от военного городка Кэмп Агинальдо.