Своих детей у Веры Ивановны нет. А в лагере появились. Там она воспитывала «лагерную дочь», как она называет Майю Улановскую (выше она уже упоминала ее), дочь главы советской резидентуры в США, попавшую в лагерь в 1951 году.
Тогда ведь и дети могли попасть за решетку. Майке было 17 лет. Ее вместе с другими ребятами, организовавшими «Союз борьбы за дело революции», арестовали за то, что они собирались, читали Плеханова, Маркса и хотели что-то исправить. Их всех схватили, изобразив как контрреволюционную группу, нацеленную на свержение строя.
Детей судил военный трибунал. Девочкам дали по 25 лет, а мальчиков расстреляли. Даже для того времени приговор был суровый. При том, что следствие велось довольно мягко. «Что же вы к нам не пришли, — говорили им следователи. — Мы тоже хотим изменений». Поэтому смертный приговор был как гром среди ясного неба. Какая омерзительно подлая игра с детьми, которая так страшно кончилась!
В лагере я была Майке за мать — следила за тем, как она себя ведет, как могла, оберегала ее. И все меня как ее мать и воспринимали. Приходили ко мне, например, украинки и жаловались: «Наш Маевщик выругался матом». Я тогда подзывала ее к себе и говорила: «Если будешь так поступать, я не стану с тобой разговаривать».
Несколько лет назад Майя Улановская, живущая ныне в Израиле, выпустила книгу воспоминаний, в которой, среди прочего, описывает свою первую встречу в лагере с Верой Прохоровой. «Здесь, на 42-й колонне, я встретилась с Верой Прохоровой. Пришел очередной этап, и в столовую потянулось новое пополнение. Вера выделялась высоким ростом, шла, прихрамывая на обе ноги — обморозила в этапе. Из-под нахлобученной мужской ушанки глаза глядели задумчиво и отрешенно. Мне сказали, что она из Москвы, и я пошла вечером к ней в барак. Все в ней меня поражало, начиная с происхождения. Она была религиозна, и мне было легче понять с ее помощью высоту религиозного сознания. Я почувствовала в ней утонченность большой европейской культуры, которую получаешь по наследству.
В юности Вера была комсомолкой, проклинала своих предков-капиталистов, за что, как она считала, и покарал ее Бог тюрьмой…
С каким исключительным смирением и кротостью она переносила заключение! Я впервые столкнулась с особым явлением: добротой из принципа, которая была выше человеческих возможностей».
Майка рассказывала мне о своем отце. Тот вырос в еврейском местечке, работал кузнецом. И влюбился в дочь раввина. Поженившись, им пришлось бежать из местечка, так как местные не давали им житья — как это так, мол, дочь раввина вышла замуж за кузнеца. Более жесткой дифференциации, чем в местечке, вряд ли где бывает.
Об этом мне потом поведал сам отец Майки, мы с ним познакомились после лагеря. У него очень интересная судьба.
После революции он воевал на Гражданской против Махно, Петлюры. И стал одним из руководителей партизанского движения. Вместе с женой они ездили на тачанке, воевали за советскую власть.
Как-то его вызвали в Москву, где он должен был отчитаться перед Дзержинским. Отец Майки рассказывал об этом очень живо. «Первое впечатление от Дзержинского было тяжелое, — говорил он мне. — Он был скорее красив — зеленые глаза, которые иногда становились карими. Но взгляд был ледяной. Даже меня после фронта приводил в смущение. Тихий голос, учтивые манеры. Он же ксендзом хотел быть. А передо мной отчитывался командир, который сдал белым какое-то село. Пока он стоял перед Дзержинским, тот предложил мне выпить стакан чаю.
И вот я пью, а Феликс Эдмундович, вежливо обернувшись ко мне: „Я сейчас закончу“, подвел этого мужчину к карте, разложенной на столе, начал спрашивать, почему он не удержал село. И когда тот начал что-то говорить, Дзержинский достал револьвер и выстрелил ему в ухо. Потом спокойно нажал какую-то кнопку, вошли солдаты и тело вынесли. А Дзержинский обратился ко мне: „Вы закончили с чаем? Тогда прошу вас подойти к карте“».
Их разговор закончился хорошо, на фронте у отца Майки дела шли неплохо. Но он все равно был в шоке. «Я видел моря крови, но такого жуткого впечатления никогда ни до, ни после не испытывал». В конце, когда он уже уходил, Дзержинский даже улыбнулся ему: «Спасибо, удачи. Я вами доволен». И протянул свою ледяную руку.
«Я пожал ее. И взглянул в его ледяные, но проницательные глаза».
Потом отец Майки стал шпионом. Причем мирового масштаба. Одно время он даже был руководителем Рихарда Зорге. И говорил, что тот был бесконечно предан России, все время предупреждал Сталина о том, что грядет война. Но Сталин внял своему другу Гитлеру…