— Скажи мне, Джули, — сказал он, и я вздрогнула, когда он использовал прозвище, которым пользовалась только моя мать. — Где деньги?
Мое дыхание участилось, в ужасе я смотрела, как он расстегивает ремень. Мне хотелось зажмурить глаза, но я не смела отвести взгляд, чтобы не пропустить свою смерть.
— Что ты делаешь? — спросила я, паникуя. Больше не надо. Я не могла больше выдержать. Не снова. Только не он.
Дорнан двигался, как пантера, преследующая свою добычу, каждое движение было размеренным и бесшумным, когда он вытащил ремень из петель и держал его перед собой. Он был черный, кожаный, с застежкой в форме черепа.
— Знаешь, — сказал Дорнан, складывая ремень вдвое и держа его в обеих руках, — Я был первым, кто держал тебя на руках, когда ты родилась, Джули. Вся кричащая и вся в крови. — Он мрачно улыбнулся, стоя передо мной.
Прежде чем я успела вздрогнуть, он опустил ремень на мою левую ногу, кожа горела, впиваясь в мою голую плоть.
Я закричала.
— Это вроде как сейчас, — продолжал он, поигрывая ремнем в своих руках. — Твой папа не успел увидеть, как ты родилась, и он пропустит твою смерть тоже.
Он опустил ремень на мою вторую ногу, и я снова закричала. Я кричала так громко, казалось, что мое горло разорвется на две части.
— Где деньги, Джули?
Я начала плакать. Склонила голову и всхлипывала. Потому что я не знала ответа, а он не собирался останавливаться, пока я не дам ему что-нибудь.
— Мой отец убьет тебя за то, что ты сделал, — кричала я, набрасываясь на него, пытаясь вырваться, встать со стула.
Дорнан наклонил голову в сторону, на его лице появилось странное выражение. Он невесело усмехнулся, звук был пустым и горьким.
— Нет, если я не убью его первым, малышка. — Он прикусил губу, отпустив ремень.
Эмилио прочистил горло, напомнив нам обоим, что он все еще находится в темноте у сцены, сидит в своем кресле, его черные глаза блестят, как орбиты.
На лице Дорнана мелькнуло раздражение, когда он обратил внимание на своего отца.
— Ремень не работает, — прохрипел Эмилио, его итальянский акцент был густым, но понятным. — Может быть, тебе нужно что-то более убедительное?
Дорнан посмотрел на землю, потом снова на меня. Его маска сползла на долю секунды, и я увидел свой шанс. Его крошечная толика нерешительности сверкнула, как маяк надежды.
— Дорнан, — умоляла я, — Пожалуйста. Ты не должен этого делать.
Дорнан проигнорировал мои мольбы, расстегнул рубашку и начал расстегивать пуговицы. У меня свело живот, когда он стянул рубашку и положил ее на стол рядом с пистолетом и ножом.
— Клянусь, я ничего не знаю, — в отчаянии сказала я.
Я уже перешла от гнева к торгу, когда он начал развязывать мои лодыжки.
— Ты должен был защищать меня! — закричала я. — Ты — семья!
Его лицо исказилось от гнева, когда он развязал последнюю веревку и обхватил руками мое горло, подтягивая меня на ноги. Я попыталась перенести вес на ноги, борясь с его хваткой, но безуспешно. Я даже не чувствовала своих ног, не говоря уже о том, чтобы стоять без посторонней помощи.
— Ты должна быть моей семьей, — прорычал он, больно сжимая меня. — Помнишь? — Он убрал одну руку с моей шеи и провел ею по своей голой коже, произнося слова, вытатуированные в нижней части его грудной клетки. — Il sangue è sacro. Famiglia è sacra! — Кровь священна. Семья священна.
Его безразличие переросло в ярость, когда он швырнул меня на землю. Я закричала, приземлившись на твердые деревянные доски, мой череп и локти приняли на себя основную тяжесть удара.
— Никогда не говори со мной о семье, — выплюнул Дорнан, стоя надо мной. — Ты собиралась украсть у меня сына.
— Он ненавидит тебя, — прохрипела я, внутри меня бурлил мой собственный гнев.
Он остановился на секунду, посмотрел на Эмилио, потом снова на меня.
— Когда-то я тоже ненавидел своего отца, — сказал он, расстегивая джинсы. — Я это пережил.