«Характер её был самый кроткий, а её расположение духа немного задумчивое. Все, упоминавшие только об этом, согласны большею частью в том, что её ум не соответствовал её красоте».
«Он был так обыкновенен при дворе, о нем судили так хитро и так деликатно среди дам и царедворцев, что легко понять, что молодая особа, воспитанная на краю государства, могла остаться неизвестной с этой стороны; и если б аббат Шуази (в своих Мемуарах, дополняющих историю Людовика XIV) смотрел на вещи с этой точки зрения и более снисходительно, то он не сказал бы так жестоко, как он это сделал: „Что она была хороша, как ангел, но глупа как пробка“».
Пребывание при дворе, полтора года разлуки, делали Марию ещё пленительней в упоённых глазах её жениха; так как тихонько в своих прогулках по горам и степям, наши неопытные влюбленные, молодая владелица, удаленная от всякого любезного соседства, и молодой бретонец, решительный и верный, как и все его племя, друг пред другом поклялись обвенчаться.
— Дорогая Мария! — вскричал Ален, как только что увидал её, — позвольте мне на вас смотреть, вами любоваться!.. вами восхищаться!..
Он покрывал её руки поцелуями, а глаза его не имели достаточно жара, чтоб смотреть на нее.
— Как вы прекрасны!.. Боже мой, как вы хороши!..
— Дорогой Ален, — сказала она своим благозвучным голосом, — я так счастлива!.. О! как я страдала третьего дня, когда, сдерживаемая этикетом, я должна была пройти мимо вас, молча, как будто вас там не было!
— Значит, вы все ещё меня любите, Мария?
— Фи! разве об этом спрашивают!.. Но я ведь знаю все, что только вас касается, Ален, я знаю наизусть историю ваших прекрасных действий; я часто о них говорю и горжусь ими.
— Ах! вы поклялись свести меня с ума от счастья!..
— Но, скажите мне, друг мой, — опять начала она, становясь более серьезной и разглядывая его мундир, — каким же образом случилось, что вы не получили, не смотря на всю вашу храбрость и отличие, ни чина, ни даже никакого ордена.
— Ба! почем я знаю?.. Немного было гордости с моей стороны, немного нежелания со стороны главного флотского начальника. Мы, бретонцы, не любим гнуть спину!..
— Отчего выходит, что вы заслуживаете награды, а другие их получают.
— Я этого не отрицаю… Что из этого!.. У меня одно только честолюбие, это делать добро, равно как я завидую только одному счастью, это вашей любви.
— О! в этом отношении, вы хорошо знаете, что вам нечего более желать. Но если у вас нет честолюбия, то я его имею за вас.
Она выпрямилась, произнеся эти слова голосом гордым, почти надменным, и улыбка её пурпурных губ уступила место спесивому выражению, которого он у неё никогда не видал.
— Зачем, — спросил он, возбужденный этим преобразованием, — зачем принимаете вы вид королевы, чтоб сказать мне это?
— О! королевы!.. — сказала она, улыбаясь уже на этот раз, но той улыбкой, которую он также ни разу у неё не видал.
— Моя милая Мария, — вскричал он, — что с вами?..
Он снова схватился за её руки, точно опасаясь, что она от него может ускользнуть, и надеялся этим только способом её удержать.
Она не защищалась, позволяя ему брать свои маленькие, волшебные ручки; он их целовал с благоговением, наблюдая за ощущениями, выражавшимися на её лбу и в её глазах, и, — влюбленные всегда ведь очень чутки, — он нашел, что она не отвечает, как он того бы желал, на его тихое и страстное пожатие.
— О чем же вы думаете, Мария?
— О ком могла бы я думать, когда вы здесь, и даже, когда вас тут нет, неблагодарный, как только о вас?
— Дорогой ангел, извините мою докучливость, мои сомнения, они происходят от избытка моей к вам любви… Просветите меня… В вас что-то происходит… Вас занимает какая-то мысль, но к ней примешивается чувство, которого я не могу определить.
— Не сейчас ли я говорила вам о ней!.. Я бы желала, чтоб вы были так же честолюбивы, как я сама для вас.
— Какое безумие!
— Вы называете это безумием?
— Можно ли назвать это чем-нибудь другим.
— Конечно, мой друг, это возвышенное и серьезное стремление… Я желаю иметь право гордиться человеком, которого я люблю; я желаю, чтоб мне завидовали.
— Вы правы, Мария, — сказал он в неопределенном оцепенении, опуская её руки и почти бледнея. — Вы стали честолюбивы… Одного счастья для вас более уже недостаточно… Неужто это пребывание при дворе вас так изменило?
— Изменило?…Нет… Я все та же.
— Простая и наивная молодая девушка старинного Руэргского замка?
— Всё та же.
— Ах! дай-то Бог! — пробормотал он, к счастью, довольно тихо, чтоб она не могла его услыхать.