— Харангери — верное название! — сказал моряк. — Вы меня ведете не по улицам, а по каким-то клоакам. Честное слово, при моей кочевой жизни я никогда много не изучал Парижа, но я об этом также нисколько не сожалею — разве только из любопытства.
— Любопытство и развлечение, милый друг! — сказал Шарль. — Тут есть всё; я вызываю для соревнования с ним какую угодно другую столицу. Зато, когда его изучишь, попробуешь его жизнь, то, конечно, никогда не пожелаешь более с ним расстаться.
— Однако король в нём не живёт?
— О! король останется королем! да и потом, будь сказано между нами, как в отношении резиденции, так и в других вещах, наш монарх немного непостоянен.
— Говорите все, что вам будет угодно, господа, но я не променяю блестящей палубы своего корабля и чистого и вольного морского воздуха на эту грязную мостовую, эту удушливую атмосферу ваших переулков, где даже яркость прекрасной луны, блистающей там вверху, едва заметно.
— О! о! если б прекрасные глаза, одной нашей знакомой тебя об этом попросили!
— Я в свою очередь попросил бы эти прекрасные глаза следовать за мной… Я — окончательный дикарь; дворцы меня пугают; я чувствую себя стеснённым среди всего этого придворного этикета. Вот я например, вчера едва мог уделить четверть часа времени, чтоб поехать засвидетельствовать свое почтение моей прекрасной и милой двоюродной сестре, госпоже де-Кавой, статс-даме принцессы.
— Напрасно, такой роднёй нельзя пренебрегать, а как женщина она достойна всякого уважения.
Прибавим, между скобками, что замечание это было весьма основательно, так как, всецело погруженный в свой исключительный идеал и думая только о Марии Фонтанж, Ален, избегая свою двоюродную сестру, лишался в ней одной из наиболее к нему расположенных помощниц. Но что хотите вы от влюбленной двадцатипятилетней головы.
— Вот мы и пришли, прервал Генрих, а вот и дом.
Они вышли на перекресток пяти или шести маленьких улиц, и над кучей домов всего заметнее выдавалась своею величиною мрачная неправильной архитектуры церковь Сен-Жак де-ла-Бушери, над которой возвышалась ещё высокая башня. Они собирались уже перейти площадь, чтоб дойти до указанного дома, как вдруг перед ними на пути что-то зашевелилось между двумя тумбами. Это был нищий, стоящий на костылях и до такой степени разбитый, что с большим трудом мог немного выпрямиться.
Глава вторая
При виде этого нищего, вытянувшегося и охающего, гуляющие остановились в изумлении.
Это было первое живое существо, которое они встретили во все время своей продолжительной прогулки, исключая некоторых теней на улицах Монмартр и Мон-Оргейль. Но последние только проскользнули мимо них, даже не подходя к ним.
— Подайте Христа ради… — заговорил однообразным тоном нищий, принужденный прислониться к одной из тумб, чтоб протянуть им свою шапку, а другим плечом опереться на свою обыкновенную подпорку.
— Клянусь вам! — божился Генрих Ротелин, — это весьма странное место и время для собирания подаяния!
— Бедный, немощный, без пристанища, добрые господа! — начал опять нищий.
Моряк опустил руку в карман и совсем протянул её уже, чтоб кинуть монету в двенадцать су в его шапку.
— Подожди, милый друг, — сказал Шарль Севинье, удерживая его руку, — этот бездельник напоминает мне висельника.
— Как вы жестоко относитесь к бедному народу!.. — промычал плаксивым голосом старик, разглаживая жалобным движением свою длинную, седую бороду.
— Оставь же, друг мой, — сказал моряк, бросая свое подаяние в его засаленную шапку, — будь он миллионер, то он не просил бы милостыни в этом углу и в такой холод; а потом двенадцать су никогда никого не разорят.
— А могут принести счастье тому, кто их подает, — сказал нищий.
— Черт возьми! — воскликнул Севинье, — вот наглый мошенник! Отчего ты не идешь ночевать в приют Добрых Бедняков?
И он сделал угрожающее движение, которое было остановлено молодым моряком.
— Ты это напрасно делаешь, — вмешался Генрих Ротелин. — Видишь ли, милый друг, ты не знаешь Парижа; он населён бездельниками, которых вместо того, чтоб подавать им милостыню, надо бы бить палками. Чтоб очистить от них улицы, король велел выстроить приюты и ночлежные дома; но эти мошенники боятся почему-то туда показываться.
— Очень строги вы к бедному народу, ваше благородие, — промямлил старичок, отодвигаясь однако осторожно, так как боялся, что, пожалуй, за угрозой последует действие.