– Чем ты здесь занимался, украдкой от меня? – допытывается отец.
Я быстро хватаюсь за спинку стула и таращусь на свои книги.
– Ничем, – тихо отвечаю я.
– Ты лжешь мне в третий раз, – произносит отец низким, но жестким голосом. Он направляется в мою сторону, и я инстинктивно отхожу назад. Но вместо того чтобы подойти ко мне, он наклоняется и достает из-под кровати сундук. Старается открыть крышку, но та не поддается.
Страх пронзает меня словно лезвие. Я судорожно сжимаю край рубашки, но не чувствую пальцев.
– Твоя мать утверждала, что сундук предназначен для одеял, – продолжает отец. – Говорила, что ты мерзнешь по ночам. Но я никогда не мог понять, почему ты запираешь его, если в нем хранятся обычные одеяла?
Он протягивает руку ладонью вверх и вопросительно приподнимает брови. Разумеется, он хочет ключ. И я вынужден отдать его отцу, потому что он сразу догадался, что я вру. Он все обо мне знает. Я лезу в карман и кладу ключ ему в руку. Теперь я не чувствую своих ладоней, мне не хватает воздуха – такое происходит каждый раз, когда я понимаю, что отец сейчас сорвется.
Я закрываю глаза, когда он открывает сундук.
– Что у тебя здесь спрятано? – Он небрежно шарит по моим ценностям, раскидывая их в разные стороны. Затем достает вещицы одну за одной и швыряет их на кровать.
– Зачем тебе это?!.
Я вздрагиваю снова и не могу ему ответить. Мне это не за чем. Ничего из вещей мне не нужно.
– Ты потакаешь своим слабостям! – кричит отец и сталкивает сундук с края кровати, от чего его содержимое рассыпается по полу. – Ты отравляешь наш дом эгоизмом!
Я холодею.
Он бьет меня в грудь. Я оступаюсь и ударяюсь о комод. Он замахивается, чтобы ударить меня, и я, со стянутым от страха горлом, выдавливаю:
– Церемония выбора, папа!
Его замахнувшаяся рука останавливается, и я съеживаюсь, спрятавшись от него за комодом. Перед глазами туман, я ничего не вижу. Обычно он старается не оставлять синяков на моем лице, особенно перед важными событиями. Ему-то известно, что уже завтра люди будут глазеть на меня и следить за моим выбором.
Отец опускает руку, и на мгновение мне кажется, что его гнев утих и он не будет меня бить. Но он цедит сквозь зубы:
– Ладно. Сиди здесь.
Я провисаю, облокотившись на комод. Теперь и гадать нечего – он ушел не для того, чтобы все обдумать, а потом извиниться. Он никогда так не делает.
Он вернется с ремнем, а отметины, которые он оставит на моей спине, можно будет легко скрыть за рубашкой и покорным, отреченным выражением лица.
Я поворачиваюсь. Меня всего трясет. Я цепляюсь за край комода и жду.
В ту ночь я спал на животе. Я не мог думать ни о чем, кроме боли. На полу рядом со мной валялись ржавые ошметки и обломки. Отец бил меня до тех пор, пока мне не пришлось зажать во рту кулак, чтобы заглушить крик. Потом он топтался по каждой вещи, пока не раздавил ее или не помял до неузнаваемости. А затем он швырнул сундук об стену, так что крышка сорвалась с петель.
В голове возникла мысль: «Если я выберу Альтруизм, то никогда не смогу сбежать от него».
Я зарываюсь лицом в подушку.
Но у меня недостаточно сил, чтобы противостоять инерции Альтруизма, и страх возвращает меня на путь, выбранный для меня отцом.
На следующее утро я принимаю холодный душ, но не для того, чтобы сохранить горячую воду, как это рекомендуется во фракции Альтруизма, а потому, что он охлаждает мою спину. Я медленно надеваю свободную и простую одежду Альтруизма и встаю перед зеркалом, чтобы обрезать волосы.
– Позволь мне, – говорит отец, показавшись в другом конце коридора. – Ведь сегодня у тебя Церемония выбора.
Я кладу машинку для стрижки на выступ от выдвижной панели и пытаюсь выпрямиться. Отец встает позади меня, и я отвожу взгляд, когда машинка начинает жужжать. У лезвия только одна насадка – для мужчин-альтруистов есть лишь одна приемлемая длина волос. Я вздрагиваю, когда отец придерживает мою голову, и надеюсь, что он не замечает моей паники. Меня пугает даже его легкое прикосновение.
– Ты знаешь, что будет, – изрекает он и закрывает мое ухо левой рукой, проводя машинкой по моему черепу. Сегодня он боится поцарапать мою кожу, а вчера заявился ко мне с ремнем. Внезапно по моему телу словно разливается яд. Как забавно! Мне уже смешно. – Будешь стоять, пока тебя не вызовут, затем выйдешь вперед и возьмешь нож. Сделаешь надрез и капнешь кровью в нужную чашу. – Наши глаза встречаются в зеркале, и на его губах появляется подобие улыбки. Он касается моего плеча, и я понимаю, что теперь мы почти одинакового роста и одинаковой комплекции, хотя я до сих пор чувствую себя очень маленьким по сравнению с ним.