— Да и в моей «нормально» только — выйти из бедной, неприкаянной семьи, — согласился Донот. — Пройти лишения, побои, драки… И помню, думал: что — всегда, во всех поколениях, должна быть «беднота»?..
…— Ну так, а я? — начал Минакри. — Что, правда: взорвал какую-то банду в их же притоне? Что не давала житья целому городу — никто не мог пройти из школы домой! А взрослые в ответ только: «Разбирайтесь сами»! Будто… какая-то мелкая игра! Но если украл у родителей деньги, чтобы расплачиваться — сам и виноват…
— А за что «расплачиваться»? — ещё более поразилась Фиар.
— За что угодно! Просто даже — пройти к себе на этаж, чтобы не били, не издевались! А взрослые — проходят, их не трогают… Но зато в их разговорах всё: как страшно — им, какие плохие — мы, дети! А у нас — нет выхода! В школе — всё опутано этой бандой, заставляют играть на деньги, таскать их из дома, а скажешь — только смеются: «ты это выдумал, так не бывает»!.. А когда родители послали меня в «летний лагерь» — чтобы им отдохнуть от меня, не мне от них — там в такой же банде и «воспитатели»! И «камера с горячим полом» — за «нарушение режима», какое сами тебе придумают… Что — тоже «мелочь»? Страшный ожог, ноги на всю жизнь теряют чувствительность! Не знаю уж, как перед чьими родителями это потом оправдали: детей, приехавших отдыхать — возвращали искалеченными! И тоже, где ни расскажи: «ты это выдумал, так не бывает»! Тоже только смеются… Или вот это — как раз лишь слухи? А я — поверил, хотя не видел! И мне — уже не верят, что бы ни сказал: один раз ошибся, и всё!.. А я ещё — от смешанного брака, и когда в гостях у нас родственники отца, должен слушать воспоминания, как «резали косоглазых»! А «косоглазые» — мы, мой народ со стороны матери! И — слушать и терпеть, только молча думать: вот набрать взрывчатки, да весь их аул высадить в небо! И тут в городе, весь этот… горком, обком — кувырком!.. (Так странно сложилась фраза.) …Не верят, смеются — вот пусть и не верят… что летят из окон на асфальт, что разбились! Хотя «горком», «обком» — разве это органы власти… Но — помню ещё иную историю своей жизни! Я — из дикого племени, там «старейшины» гонялись с палками за жёнами, детьми… а в школе рассказывали, как всё хорошо, у нас народная власть! Позже узнал: я там — потомок ссыльных… вообще ни за что, с царских времён! А эти «националисты»… Сволочи, будь они прокляты! Ненавидят просто другой народ, из которого к тому же — их племянники, внуки… Нет, опять не так! Вырос уже в городе — а как стал монахом? Смертельный диагноз, хотел дать потомство… Вырасти, окончить школу — не доживу! Представляете?
— А что за болезнь? — даже в полумраке было видно, как побледнела Фиар.
— Не знаю, но сходил с ума: бред, галлюцинации! И не подумал: если наследственное — и потомству могу передать! Очень хотел оставить… само потомство! Внебрачная связь с одноклассницей… А вот за взрыв или за это… допросы на дыбе — в полиции, в монастыре? Диагноз-то оказался ошибкой! И я уже — как бы виноват! Болен или не болен — не имел, видите ли, права в любом случае! Хорошо здоровым взрослым — рассуждать о правах! Объяснили: это, мол, просто сны, особенности какого-то «созревания»! Но я уже виноват: она — беременна!
— И… что? — Фиар странно выдохнула в ответ. — Она… не могла родить, если уж так?
— Так взрослые — это же звери! Вот он тебе говорил, — Минакри указал на Лартаяу. — Убрали плод насильственно, повредили ей там всё, разрушили… Каким-то тайным, деревенским способом — чтобы не было «позора»! А меня — в монастырь… Вот и мучился этой «верой», не мог понять: что от человека требуется по ней? Всегда — в чём-то виноват, грешен, ничтожен… А рай и ад у разных религий разные; и как это — в рай по своей вере и в ад по другой? Сразу? А это… трансцендентальное, непостижимое: надо верить — и всё! Никто не объяснит — что будет в каком случае после твоей смерти! И верят, читают молитвы… И тоже — со мной что-то случилось! Сорвал с кого-то рясу, и… не помню, что дальше… Или — призвали в армию, там одежда у всех сгорела, виноват опять я… Всюду, где можно, ищу правду — и натыкаюсь на такое…
— Одежда… И рясу сорвал — с чьего-то голого тела? — понял Лартаяу.