— Грубиянка, — бормочу я, проводя мизинцем по шероховатости барной стойки.
— Скажи мне, что произошло между тобой и Адрианом.
Смущение вспыхивает на моём лице, когда я слышу его имя, заставляя меня вспомнить, что он сделал. Что я сделала.
Мои ступни, просто блять, приросли к земле, когда он назвал моё имя. Я не могла не обернуться — увидеть остановится ли он, если будет знать, что я здесь. Но он не остановился.
Он продолжил, а я осталась. Я слышала всю эту длительную пытку, пока мой клитор сжималась до боли. Болело как физически, так и от того, насколько сильно я хотела… поддаться.
Я сильно прикусила внутреннюю сторону моей губы и вздрогнула, когда почувствовала медь, которая распространяется по моим вкусовым рецепторам.
Осознание — конкретные доказательства, наконец, оседают у меня в голове, вызывая мурашки по моим рукам.
Адриан Стоукс дрочил на меня. На меня. Свою лучшую подругу.
Что мне, блять, делать с этим? Все будет чертовски неловко? Или мы погрузимся в это и будем целоваться на диване?
Если честно, я никогда не думала о начале того, что могло бы произойти, если бы это когда-нибудь случилось. Только до середины. До хорошей части. О месте, где нам комфортно друг с другом и всё просто идёт своим чередом. Никогда в ненадёжной ситуации, где я могла бы сделать что-то неуклюжее и, возможно, прогнать его.
— Смешной факт: в ирландских преданиях Святой Патрик был известен тем, что изгонял змей из Ирландии.
— Ты пытаешься уклониться от вопроса. Я вижу, как твой мозг обрабатывает другой факт про день Святого Патрика, пока мы говорим.
Я провожу руками по лицу, прежде чем заглянуть через плечо. Томми до сих пор не вернулся, а все посетители слишком поглощены своими разговорами, чтобы бросить на нас секундный взгляд. Когда я снова поворачиваюсь к Уиллоу, ее янтарные глаза широко раскрыты, а голова театрально склонена набок, пока она ждет, что я заговорю.
— Хорошо, но пожалуйста, пожалуйста, один раз в своей жизни, Уиллоу, ничего не говори.
Она делает длительную паузу, и впервые я понимаю, что такое «беременная пауза». Это длится ненормально долго, и когда вы думаете, что оно уже близится к концу, это продолжается, при этом, вызывая предвкушение.
Это заставляет меня нервничать, поэтому я решаю сделать «кесарево сечение».
— Пообещай, — она поднимает руки, прежде чем закинуть тряпку на плечо.
— Хорошо, хорошо. Я обещаю.
Я колеблюсь, но не так долго, как она, прежде чем дать ей очень быструю последовательность действий, возвращаясь при этом к некоторым деталям, которые я уже рассказал ей ранее сегодня: напряжение, очевидный сдвиг, чувства, моя пятнадцатилетняя ложь, а потом… инцидент в душе.
После моего рассказа, я снова краснею и моём сердце снова появляется странный трепет. А Уиллоу, между тем, кажется совершенно невозмутимой и, возможно, даже немного весёлой: уголки ее глаз прищурены, а одна сторона губ скривилась.
По барному стулу идёт вибрация, когда мои ноги начинают трястись на нём. Она пристально смотрит на меня, затем медленно кивает и пододвигает ко мне тарелку с едой.
Когда я не делаю движений в сторону тарелки, так как из-за беспокойства мои губы сильно сжаты, она начинает говорить:
— Как твоя старшая сестра и более продвинутая из нас двоих, я должна сказать, что чертовски горжусь.
— Гордишься? — я таращусь на неё, пока удивление охватывает меня.
— Да, я имею ввиду именно это. Я думала, что ты убежишь, поджав хвост.
Я придвигаю тарелку поближе к себе и отрываю уголок круассана, прикусывая его слишком агрессивно.
— Я не ханжа, Уилл.
— Я и не говорю, что ты ханжа, но ясно, что у тебя небольшие проблемы с обработкой информации: ты испытала немного больше сексуального раскрепощения и не знаешь, что с этим делать. Но позволь мне спросить тебя об этом… — она наклоняется над баром, её глаза сужаются, когда она приближается. — Тебе это понравилось?
Воздух покидает меня, когда мои губы приоткрываются, мой разум возвращается к каждому звуку и движению, которые он делал. Боль и желание скручиваются где-то внизу моего живота, говоря мне, насколько сильно мне это понравилось. Мой голос едва громче шепота:
— Да.
Громкий удар по столешнице ладонью моей сестры, заставляет меня и Томми одновременно подпрыгнуть на стульях.
— Ладно тогда, хорошо. Потому что что-то мне подсказывает, что ему нравятся более смелые вещи, чем небольшое самопознание.