— Хорошо. Ждём вас с полутора тысячами и — в аэропорт.
— Как с полутора? — опять удивилась Анна Леопольдовна.
— А мне за моральные издержки? Ведь три дня и двенадцать часов без мужа. Я же молодая женщина, Анна Леопольдовна.
— Ах, ну тебя! Ты всё шутишь. Я побежала.
В дверях лифта она столкнулась с Бонасеевым.
— А как же обед, Анна Леопольдовна? — удивлённо спросил он и развёл руками, в одной из которых болталась авоська с хлебом.
— В следующий раз, — улыбнулась Анна Леопольдовна и исчезла в лифте.
Бонасеев вошёл в квартиру, и Катя с ходу набросилась на него:
— Переодевайся в светлый костюм, вот другие ботинки.
— Так ведь обед отменяется вроде, — недоумевал профессор.
— Какой обед?! Ты едешь в Одессу! Чемодан я сейчас соберу. Вот смотри: плавки, полотенце…
— В какую Одессу? Зачем?
— Так надо. Я всё сейчас объясню!
— Никуда я не поеду.
— Ну конечно, Миша, ты туда не поедешь. Ты туда полетишь самолётом.
— И не полечу. Что у тебя за взбалмошный характер! Это всё она, да?
— И она, и я. Ты сейчас всё поймёшь. Надо встретить в Одессе фирменный поезд и там, в седьмом или восьмом вагоне, найти самого красивого мужчину. Понял?
— Катя, не надо, мне надоели ваши красивые мужчины. Опять какой-нибудь Жора…
— Откуда ты знаешь? — насторожилась Бонасеева.
— Откуда, откуда… мало ли откуда. Я не хочу потакать тебе в твоих махинациях. И товарищ Ришельенко мне советовал…
— Ришельенко? — уже испугалась Катя. — Ты с ним знаком?
— Я — да и тебе советую. Очень порядочный человек. Так что я умываю руки. И ухожу, чтобы ты не утомляла себя бесплодными попытками уговорить меня. — И он направился к двери.
— Ты куда? — в ужасе вскричала она.
— На кудыкину гору! — ответил он и тихо закрыл дверь с другой стороны.
Катя с минуту стояла в растерянности, потом начала набирать телефонный номер, но тут же бросила трубку, встала и забегала по гостиной. Два противоречивых чувства раздирали её на две примерно одинаковые части: ощущение, что просьба Анны Леопольдовны не может быть выполнена, и чувство, не рекомендующее так просто отказаться от наметившихся денег.
«Да, дела, — произнесла она про себя. — Но как же быть?»
В это время послышались шаги по коридору, и в дверях появился человек, снимавший у неё комнату.
— Могу вам сообщить, что профессор ваш — изрядное трухло.
— Ой, да я знаю это, что ты меня убеждаешь, — рассеянно отвечала Катя. — Кстати, ты, значит, слышал весь разговор?
— Извините, но невольно пришлось. Всё происходило так громко…
— Зови меня на «ты», мы ведь пили на брудершафт.
— Ну хорошо, ты. Я, может, смогу тебе чем-то помочь?
— Ты — помочь?.. — задумалась Бонасеева. — А впрочем, почему нет? — Она даже обрадовалась. — А ты сумеешь сделать, что требуется? Ты ведь слышал, что?
— Да, пришлось услышать. Так что инструкции не надо.
— Но я боюсь, ты справишься?
— А чего справляться? Жору я знаю, слава богу, виделись, знакомы. — Вартанян приналёг на слово «знакомы».
— Не надо, милый, ты же всё узнал. Это герой не моего романа. — Она впервые назвала его «милый», что пустило по его лицу изрядное количество красной краски. Катя, естественно, это заметила и поняла, что надо и дальше так поступать. — Действительно, тебе будет проще, если ты его знаешь, — продолжала она. — Но трудность в другом. У меня сложилось впечатление, что он не очень хочет отдавать эти подвески, даже если ты будешь возвращать ему деньги.
— А что же тогда делать?
— Вот тут-то и надо будет сообразить.
— Но как бы то ни было, если подвески едут в Одессу, их легче заполучить будучи там, чем будучи здесь. Так что надо ехать, а там разберусь! — Душа Вартаняна лопалась от распиравшей его любви и так оглушительно пела, что слабый голос разума был абсолютно не слышен.
— Но что это?! Кто-то выходит из лифта, мужские голоса.
Бонасеева схватила Вартаняна за руку и заметалась по квартире. Но Вартанян знал, куда бежать. Он увлёк её в свою дальнюю комнату, где оба залезли в большой платяной шкаф. Там ему поневоле пришлось обнять её, потому что было очень тесно и руки иначе в шкафу не умещались.
В это время дверь отворилась и послышались уже более отчётливо два мужских голоса, один из которых принадлежал профессору.
— Она уже ушла»— констатировал этот голос* Давайте посмотрим в других комнатах, — не терял надежды другой голос.
Они ходили по квартире, неумолимо приближаясь к комнате Вартаняна. Бонасеева начала дрожать, и Вартаняну, чтобы не было заметно извне, не оставалось ничего другого, как начать дрожать в противофазе.
— Да, не видно, — сказал другой голос» когда оба зашли в комнату Вартаняна. — А чья это комната? Тот самый жилец?
— Тот самый, — подтвердил профессор,
— А где он сам?
— Да учится, поди. Он малый вроде ничего.
— Все они ничего. Ух ты, какой у вас шкаф! В антикварном покупали или но наследству достался?
— Это супругиной бабки шкаф.
— Да, знатный шкаф. Ну, ладно. Если её нет, то давайте хотя бы попробуем понять ещё раз, чего она от вас хотела в Одессе.
— Так я, товарищ Ришельенко, вроде всё рассказал.
Обладатели голосов вышли из комнаты и, громко топая, удалились.
Бонасеева в шкафу первая очнулась от оцепенения, в которое оба впали во время разговора о бабушкином шкафе, и прошептала: