Я направился к классной комнате в дальнем конце коридора. Через небольшое окошко в двери я увидел головы студентов профессора Моралеса и его самого среди них; он выделялся несмотря на свой затрапезный костюм.
Я насчитал всего шестнадцать студентов, среди них двух девушек. Это были большей частью индейцы кечуа, но были и перуанцы. В отличие от мексиканских микстеков и ацтеков, которые смешались с испанскими завоевателями и образовали мексиканский тип метисов, перуанские индейцы сохраняли генетическую чистоту несмотря на то, что испанцы и другие белые по-прежнему возглавляли армию и правительство и держали в своих руках основные богатства республики. Мало индейцев среди преподавателей университета.
Какое-то движение на уровне моего локтя. Я глянул вниз и увидел студента-индейца, которого профессор неделю назад консультировал в кафетерии. Вид у юноши был обеспокоенный, но робкий. Он опоздал на урок.
— Disculpeme, senor.
Я отодвинулся, и он открыл дверь. Профессор Моралес обернулся и улыбнулся мне, а студент проскользнул в класс и сел на свободное место. Я тоже вошел и остановился возле двери.
— Английский прелат и ученый, Уильям Ролф Индж, говорил, что вся природа, вся как есть — это спряжение глагола «есть» [То eat]. Как вы думаете, что он хотел этим сказать?
Поднялась чья-то рука. Рыжий веснушчатый парень.
— Фернандо?
— Маэстро, а что такое «прелат»?
— Это высокое духовное звание, вроде епископа или аббата. Однако, Фернандо, как ты понимаешь его слова?
Фернандо уставился в парту, на которой лежала его тетрадь, прошитая спиралью. Руку подняла девушка в малиновом шарфике и со светлокаштаповымн волосами.
— Да, Франческа?
Она опустила руку и улыбнулась:
— Ты то, что ты ешь?
— Нет, это совсем другая поговорка. — Профессор покачал головой. — Слушайте же: Вся как есть природа — это спряжение глагола есть.
Он полез в один из оттопыренных карманов пиджака и извлек оттуда яблоко. Опираясь рукой на парту опоздавшего студента, он наклонился к нему, откусил кусок яблока и произнес с набитым ртом:
— Хуан Игнасио, что является наипервейшей функцией жизни?
Юноша медленно поднял темно-коричневые глаза:
— Еда, учитель?
— Еда, конечно! Говори это смелее, Хуан Игнасио, ведь ты же знаешь, что так оно и есть! — Он оттолкнулся от парты и встал перед классом. — Еда. Поедание. Это константа Природы. Жизнь зависит от поедания другой жизни. Подумайте об этом! Поедание, потребление, переваривание пищи. Разве это не первейшая функция, движущая сила? Куры роются в земле, клюют, ламы пасутся на склонах гор. В лесах, джунглях и пустынях, всюду на Земле природа занята питанием. Съесть и быть съеденным. Первое и главное, разве не так? Да, Франческа, ты есть то, что ты ешь, и ты будешь съедена. В этом простом факте заключается изящный пример неразрывности, неразделимостн жизни и смерти. Сама жизнь живет, убивая и поедая жизнь.
От отложил яблоко, подошел к доске, достал из кармана мел и начертил незамкнутое кольцо, после чего принялся дорисовывать детали. Уроборос — змей, пожирающий собственный хвост. Он отступил на шаг от рисунка.
— Жизнь — это бессмертная сила, непрерывно продолжающая себя. А это символ. Змей поедает свой собственный хвост. Змей, такое простое, такое первичное создание. Передвижная пищеварительная система, вот и все. Создание, которое сбрасывает свою кожу и обновляет свою жизнь, сбрасывает свое прошлое и, извиваясь, ползет вперед. И вот здесь, — он стукнул мелом по доске, — здесь вы видите змея, поедающего свой хвост, кольцо, неразрывная, бесконечная дорога. Бессмертие. Жизнь укрепляет себя сама. Жизнь бессмертна, она живет убивая и поедая саму себя.
— И мы видим змею в качестве символа, — продолжал он, — в философиях и религиях человечества, начиная от Ветхого и Нового Завета и кончая Упанишадами, от нндуистов до традиций ваших предков-индейцев. Змей оказывается универсальным символом. Он представляет элементарную идею, общую для всех нас. Такие символы Карл Юнг назвал «архетипами бессознательного». Это могучие силы Природы и мифотворчества.
Он положил мел в карман и взглянул на часы.
— Завтра у нас особый сюрприз: психолог из Соединенных Штатов расскажет нам, как работает человеческий мозг. Не опаздывайте на лекцию нашего гостя.
Он улыбнулся мне через головы студентов, и они все обернулись; я почувствовал, что краснею, и неловко кивнул. Я никак не рассчитывал, что он возьмет с места в карьер, но я еще только начинал знакомство с Антонио Моралесом Бака.
Зашлепали книги, зашелестели тетради, взвизгнули застежки-молнии; класс поднялся и вышел в коридор. Профессор велел Хуану Ишасио задержаться на минуту, и молодой индеец поплелся к нему с виноватым видом.
— Извините меня, профессор, за опоздание…
— Хуан Игнасно Перальта Виллар. Всегда смотри в глаза. С кем бы ты ни разговаривал. Мужчины воспримут твой взгляд, как признак уверенности и силы. Женщины почувствуют беззащитность.
— Да, сэр.
— Как себя чувствует мама?
— Она задыхается, маэстро.
Моралес оглянулся — то ли чтобы убедиться, что я еще здесь, то ли давая мне знак выйти. Я почувствовал, что меня слегка выгоняют, но не двинулся. Профессор заговорил тише.
— Ты водил ее на прием к доктору Баррера?
— Да, маэстро, спасибо. Он сказал, что у нее аллергия и что это на всю жизнь, а лекарства…
— Очень дорогие, да?
— Да, сэр.
— Так… — Он снова взглянул на меня, — Есть один человек, его зовут Гомес, — сказал он и назвал адрес. — Может быть, тебе следует отвести мать к нему. Он лечит другими методами.
Мое знакомство с Махимо Гомееом и его методами лечения будет документально описано в Realms of Healing («Миры исцеления»). Я проведу две недели в их доме, с ним и его женой Анитой. Кульминацией этих двух недель станет событие, которое оставит глубокий след и на моем образовании, и на моем понимании этого особого мира. Мира, который мне суждено изучать и осваивать.
По совету профессора Моралеса, я поехал с Хуаном Ишасио и его матерью в простой многоквартирный дом на окраине Города. Сеньора Перальта явно страдала от обострения астмы. Каждый вдох требовал от нее напряжения, лицо ее похудело и осунулось от недосыпания. Идти через город было немыслимо, я взял такси.
Когда мы приехали, индеанка-подросток помогала старику спуститься по ступенькам парадного крыльца. Расплачиваясь с таксистом, я видел, как она поддерживала его одной рукой, а в другой несла его трость.
Высокая, хрупкого сложения женщина улыбалась, стоя на верхней ступеньке. Она была беременна; одна ее рука лежала на животе, а другой она придерживала открытую дверь.
— Брат Махимо лечит одного человека, но он скоро освободится, — сказала она и повела нас на кухню. Деревянный пол, счетчик, раковина. Вся кухня была заполнена растениями: зеленые и цветущие стояли в горшочках и жестянках, срезанные и сохнущие свисали с перекладин и подоконника. Мы уселись вокруг стола, покрытого яркой цветной клеенкой. Возле окна стояла клетка из жести и проволочных прутьев, а в ней сидел lorito, длиннохвостый зеленый попугай.
Брат Махимо. Брат. Профессор Моралес сказал мне, что Гомес был «эзотерическим целителем», что он недавно приехал в Куско из Лимы, и местная ассоциация медиков требовала возбуждения против него судебного процесса за лечебную практику без лицензии, и что не следует упускать шанса понаблюдать эту практику.
— Вы не говорили о нем раньше, — сказал я.
Он пожал плечами и рассмеялся:
— Вы искали аяхуаскеро. Кстати, — продолжал он, — судя по вашему виду, вам это удалось?
— Неужели это заметно?
— Вы похожи на человека, увидевшего призрак.
— Я бы хотел об этом поговорить с вами..
— Конечно. Завтра. После вашей лекции. — Он похлопал меня по плечу, и мы с Хуаном Игнасио отправились за больной матерью.