Я содрогнулась и чуть не заплакала. Выходит, теперь они стали предлагать меня морским певцам. Кто же следующий? Салкары? Капитаны? А я было решила, что от меня уже отстали. Ведь отец слишком болен, и весь в долгах, а мать уже перепробовала все средства и не в силах начать с начала. Глупо было с моей стороны надеяться. Я вспомнила о Сиф, выброшенной на скалы, и позавидовала ей.
Праздник полнолуния
К празднику полнолуния я была готова: вымыта, надушена и засунута в пышное, отороченное мехом лисы платье в красновато-коричневых и оливковых тонах. До сих пор у меня еще не было ни одного платья с меховой отделкой. Сначала мать хотела нарядить меня в платье, сшитое из ткани, подаренной чужестранцем, но отец, прослышав о подарке, тут же завладел им, несмотря на протесты матери, и тут же отослал его на материк для продажи.
За ткань была выручена ошеломляющая сумма. Можно было сразу же заплатить долги за полгода и даже больше. Отец был в прекрасном настроении, трепал мать по щеке и говорил, что она умница, раз пригласила этого превосходного молодого человека, жителя Долин, к нашему столу. Глядишь, они и выдадут меня замуж.
Ну и стол же они устроили! Мы, должно быть, истратили на этот обед все свои месячные запасы: отборная мука, лучший сахар, мед, орехи для пирогов и пирожных. Отварная рыба и жареная птица, жареные угри, приготовленные семью способами. Крабы под красным соусом и сочная рыба под шубой, морская смородина и океанские сливы, яблоки со специями, запеченные в сидре. Свежее масло, привезенное в бочонках с материка. Кухарка была, как сумасшедшая, и била кухонных мальчишек за кражи.
Стол наконец был накрыт, и гости в сборе. Отец восседал на стуле с высокой спинкой в центре стола. На нем был наряд, который он приобрел в Верхнем Холлеке. Наряд этот был стар и немного поношен, на животе он еле сходился, даже швы слегка разошлись.
Но он держался в нем так гордо и непринужденно, что, приблизившись к нему, я почувствовала, как он, должно быть, хорош был в молодости. Мать сидела слева от него. Она никогда не отличалась красотой. Волосы ее уже сильно поседели, глаза окружали тонкие морщинки, но в тот вечер она производила очень сильное впечатление.
Чужестранец сидел справа от отца. Среднего роста для мужчины, но пропорционально сложен, с длинными ногами. На нем был плащ и бриджи синего и темно-красного цветов. Золотые украшения, намного превосходившие украшения присутствовавших в зале, подкрепляли слухи о том, что он — переодетый лорд из Верхнего Холлека. Без сомнения, думала я, что он на это и рассчитывал.
Волосы у него, как и рассказывали, были темно-золотистого цвета. На лбу челка, а на затылке волосы намного длиннее, чем у любого мужчины с нашего острова. К тому же, в отличие от наших мужчин, он носил бороду и усы. Густая, кудрявая рыжеватая борода скрывала его подбородок, щеки же он гладко брил. Внешность его производила на меня странное впечатление: она и притягивала, и отталкивала одновременно:
Приблизившись, я опустила глаза (об этом меня заранее проинструктировала мать), хотя меня разбирало сильное любопытство. За столом я, разумеется, сидеть не могла: ведь я была незамужняя девица. В мои обязанности входило подавать вино и разные закуски. Говорить я не могла, пока ко мне не обратятся. Отвечать надо было тихим голосом, делая при этом реверанс. Любой другой ответ означал бы недостаток девичьей скромности.
Я наполнила бокал отца, потом матери, а когда склонилась, чтобы налить вино чужестранцу, сразу ощутила неловкость, заметив, что он за мной наблюдает. Я знала, что мне не положено смотреть на гостя, но взгляд его на меня был столь настойчив, что по моей коже словно иголки побежали.
Я не выдержала и взглянула на него. Наши глаза встретились. Глаза у него были серые, темные в пламени свечей. Зал в тот вечер был освещен сверху донизу: и факелы, и свечи. Решив не ударить в грязь, мы, должно быть, истратили в тот вечер многодневный запас. Глаза морского певца, словно ровное пламя свечи, не дрогнули. Он ничего не сказал.
Я попятилась и опустила глаза. Исполнив первую обязанность, я в смятении ретировалась на кухню. Взгляд его будто хотел проникнуть в самую душу, словно он хотел сообщить мне что-то важное. Должно быть, так он смотрел на Данну, заставив ее тем самым съесть фрукт.
Меня охватил страх, и я скрывалась в кухне, пока не была выпита гостевая чаша, и надо было подавать следующую перемену. Каждый раз, когда я появлялась в зале, я ощущала на себе его взгляд. Милорд и миледи никак этому не противились. Между выходами я сидела в кухне и тряслась. Есть я не могла.
Вскоре родители мои начали открыто нахваливать ему меня, расписывая необыкновенные достоинства своей прекрасной дочери, сущего ребенка. Они сообщили, что воспитывали меня для жизни в Верхнем Холлеке, пока не случилась неожиданная кончина жениха-лорда. Они рассказывали об этом так, словно произошло это всего несколько месяцев назад, а не несколько лет, как было на самом деле, словно я была все еще убита горем. Молодой человек, Джирек, разговаривал с ними остроумно, хотя и рассеянно, и по-прежнему не сводил с меня глаз.
У него был красивый голос, высоковатый, но зато он хорошо им владел. Выговор его отличался от нашего, островного, но сама манера речи была очень близка нашей. Звучало в ней еще что-то такое, что я слышала раньше. Речь салкаров? Не знаю, но меня это почему-то тревожило. Мне одновременно хотелось и слушать его, и поскорее скрыться.
Родители стали перечислять мои достоинства одно за другим. Лорд Хале восхвалял мою юность, красоту, скромность, послушание, хороший характер. Мне казалось, он говорит о ком-то незнакомом. Затем выступила мать и рассказала о моих успехах во всех женских занятиях: как хорошо я шью и готовлю, и могу починить чулки. Она рассказала, что я знаю наизусть религиозные обряды, посвященные Огню, а пою, прямо как соловей весной.
Чужестранец вдруг рассмеялся. Смех у него был очень приятный и заразительный. Он загладил свою оплошность комплиментом. Сказал, что если голос ее дочери так же хорош, как у нее, то, дочь, должно быть, настоящее сокровище. Родители постарались улыбнуться. Я же была уверена: певцу прекрасно известно, что голоса у меня нет. Данна рассказала ему об этом на рыночной площади. А ему, кажется, было это безразлично.
Когда я принесла следующую закуску, что шла между супом и мясом, пальцы певца притронулись к моей руке. Я отпрянула и поскорее вышла. Когда же я принесла мясо и стала убирать суповые тарелки, он уже просто взял меня за запястье, но не грубо. Тем не менее я была настолько поражена, что вырвала руку и чуть не выронила тарелку.
Похоже, он не рассердился, только несколько смутился, и когда я в следующий раз вошла в зал, он уже не смотрел в мою сторону. Родителям моим, однако, это не понравилось. Мать тихонько прошипела мне:
— Не будь такой букой, дурочка. Улыбнись молодому человеку, обращайся с ним любезнее. Если он заговорит с тобой, отвечай ему.
Услышав это, я напугалась еще больше. Отчаяние сделало меня смелой.
— Не буду! — прошептала я. Никакой он не лорд из Холлека. Это я знала. — Он — колдун…
— Никакой он не колдун, а ты будешь делать, как я скажу, — отрезала мать и ущипнула меня так сильно, что у меня даже слезы выступили на глаза.
— Я не могу, — задохнулась я, почти уже плача. Бросив осторожный взгляд, я увидела, что отец и длинноволосый волшебник углубились в конфиденциальный разговор. — Мне он не нравится!
— Неважно, — тихонько и яростно прошептала мать. Она слегка меня тряхнула. — Делай, как тебе говорят.
На меня вдруг сошло странное спокойствие, сродни тупости, и слезы высохли. Я поняла, что никогда и ни за что не выйду замуж по приказу родителей. Буду жить в замке Ван всю жизнь, увяну в старых девах, но не подчинюсь. Скорее выброшусь из башни и умру на скалах.
Как мне только сегодняшний вечер пережить, мучилась я. Опять пошла в кухню и вернулась с очередным блюдом. В этот раз я увидела, что отец с чужестранцем играют в кости. Мать в полном восторге следила за их игрой.