— Господи, — со вздохом покачал головой Зубов, — чего только не отдашь за свое родное дело, чего только не сделаешь. — И добавил совершенно решительно: — Если берете, — я готов.
— А вещи, рисунки? — поинтересовался я.
— Сейчас, сейчас, — заторопился Зубов, — через пять минут принесу.
— Итак, договорились, — сказал я Зубову. — Я сейчас проведаю своих ребят и через полчаса ровно около этой палатки.
— Хорошо, хорошо. Ровно через полчаса я буду ждать, — и с глубоким волнением и поспешностью Зубов повернулся и ушел.
Да, как он не был похож теперь на того безликого, серого солдата-санитара, которого я увидел минут 20 назад. Теперь Зубов был уже совершенно своеобразным человеком, художником, полным вдохновения, бесконечной привязанности и любви к своему делу.
Какое разнообразие людей, какие яркие индивидуальности скрывает под собой и, в определенном смысле, нивелирует наша суконная, серая солдатская шинель. Каждому надо знать, что под грубой суконной шинелью солдата надо видеть не просто единицу «рядового состава», а Человека.
Я разыскал своих раненых солдат, спросил у врачей об их здоровье, попросил у «сестренок», чтобы лучше ухаживали. Поговорил с ранеными, мы пошутили о нашем солдатском житье-бытье. Я пожелал быстрее поправляться и возвращаться в полк, спросил, что передать товарищам, о чем написать домой. Минут через 40, вместе с Зубовым и поджидавшими меня разведчиком и радистом мы двинулись в путь догонять ушедшую вперед батарею. На батарее никто не удивился новому солдату. В его появлении не было нечего необычного. Старшина поставил его на довольствие. Писарь записал его в отделение разведки.
Если бы кто хотел узнать, нет ли в батарее лишнего разведчика, — поди проверь. Вместе все разведчики редко бывают, а там, где они ходят, посторонние не бывают, и, увы, почти каждый день список разведчиков, к сожалению, приходится исправлять.
На второй день пребывания в батарее Зубов начал рисовать.
Мне кажется, в нашем народе к человеку с мольбертом относятся с особым чувством, в котором сочетается уважение, благодарность и даже восхищение. Ведь он передает людям красоту и суровость природы, тайны людской души, скрытые мысли и еще многое такое, что без художника человеку было бы совсем недоступно.
А что же говорить о человеке, который усевшись прямо на снегу, на подстеленный еловый лапник, подогнув ноги и положив на них фанерку с прикнопленным листком бумаги, озябшими грязными пальцами оставляет для нас образы людей и события войны.
Что и говорить, когда солдаты увидели рядом с собой, в 300 метрах от противника, новенького солдата — рисующего художника, у них захватывало дух, и выступали слезы умиления, восхищения и благодарности. Выступали на глазах тяжелые солдатские слезы.
Начал Зубов с портретов.
А что такое портрет на войне? Фотограф далеко, а смерть близко и совсем неизвестно, с кем из них раньше придется встретиться. Уйдет солдат в вечность и никто уже, ни близкие, ни родные никогда не узнают, каким он был, как выглядел, когда в самый тяжелый для Родины час закрывал ее своей сыновьей грудью, когда, не боясь смерти, он скромно, без лозунгов и громких фраз, молча, с автоматом в руках ушел в бессмертие. Слава художнику, если он сумел нам оставить лицо еще одного нашего скромного незаметного героя. Оно, это изображенное на бумаге лицо, как-то утешит родных в их неутешном горе. Оно донесет до детей и внуков, до нового молодого поколения образ того, кому они обязаны жизнью и свободой, кому они должны быть бесконечно благодарны, чьей преданности они должны подражать.
А если солдат останется жив, как приятно ему будет и сразу после войны и, может быть, уже седым стариком увидеть себя в неповторимое время самой смертельной опасности.