Да и, в конце концов, какая разница, был я или нет? Ведь это означает, был я или нет иллюзией, игрой электромагнитных полей на сетчатках чьих–то глаз, оставил я след в нейронных переплетениях чьего–то мозга, или на особых пластинах из растительного волокна, скрепленных вместе и хранящихся среди пыли и тишины специальных хранилищ. Меня это не делает ни счастливее, ни несчастнее чем я есть; вас, по большому счету, тоже. Важно, в сущности, другое — вот этот разговор, например, то, что происходит прямо здесь и сейчас, неважно, узнает об этом кто–либо, кроме нас или нет. Всё это также страшно банальные вещи, но именно мера банальности истины, вероятно, является и мерой ее абсолютности. В сущности, нужно просто знать, что все будет хорошо и не знать, как может быть плохо — и всё, и было бы славно, если бы все так поступали. В сущности, этому нас и учили и внушали нам это, те и еще другие, они очень враждовали из–за того, кому нас учить и внушать нам, и иногда побеждали одни, а иногда другие, только мы всегда проигрывали. Сейчас все мы представляем себе жизнь по разному и живем поэтому в разных мирах, а так жили бы все в одном, не знаю уж, хорошо это, или плохо. И только немногие готовы пожертвовать своим спокойным существованием и спокойным существованием тех, кто им дорог, во имя того, чтобы это узнать, чтобы узнать, как оно
на самом деле. А есть такое? Не исключено, что именно это они и хотят узнать в первую очередь. Они чувствуют кожей потоки какого то иного мироздания, скрытого за тонкой пленкой повседневной реальности, и это чувство не дает покоя, заставляя постоянно отвлекаться, пытаясь взглянуть, то ли сквозь, то ли за нее. Что там? Какие приводные механизмы работают там, заставляя двигаться все эти фигурки на видимой сцене, персонажи этой большой игры, называемой нашей жизнью? Вот интересно, — я подумал сейчас, — покажутся ли на ней когда–нибудь настоящие актеры, и декораторы, и костюмеры, и осветители, наконец, сам режиссер? впрочем, так бывает уже в конце представления… У меня нет ответа на эти вопросы, только неясные ощущения, что все они существуют, эти циклопические машины, их огромные шестерни вращаются совсем близко от нас, мы их не замечаем, а если замечаем, то бывает уже поздно, и мы просто не успеваем уже никому ничего рассказать о них. Мне все это представляется так, будто мы находимся внутри огромного воздушного, а может, мыльного, пузыря с тонкими, но непрозрачными для нашего взора и оттого кажущимися нам твердью, стенками, как кажется непрозрачной и плотной тьма вне пределов, освещенных пламенем ночного костра. За ними–то, за этими зыбкими пределами, и происходит вся работа немыслимых и непостижимых для нас приводных механизмов, обеспечивающих существование нашего беззащитного и счастливого в своем неведении мирка, отзываясь в нем лишь неясным гулом да видениями у особенно чувствительных его обитателей, души которых отмечены знаком разреженного воздуха верхних безжизненных слоев атмосферы. Иногда же мне кажется, что за этими тонкими стенками повседневности идет бесконечная битва со стремящимся все поглотить небытием, и те из нас, кто волею судьбы, или по рождению оказался вблизи, видят их содрогание и смутно сознают, какие чудовищные силы сталкиваются, чтобы отстоять их непроницаемость для внешнего хаоса. Должны ли мы рассказать об этом? или не стоит нарушать наше спокойное неведение рассказами о том, на что мы все равно не в силах повлиять? да и могут ли быть правдивы эти рассказы? этого я не знаю…