Выбрать главу
* * *

Итак, я вхожу. Я встаю в углу, или где там находится для меня место, и закрываю глаза. Но вскоре, доктор, я начинаю ощущать какое–то волнение, какое–то беспокойство начинает происходить вокруг меня. Я открываю глаза и вижу, что все взоры обращены на меня, все без исключения подозрительно глядят на меня своими глазами, все, даже те, кто закрыл их и спит, или уткнулся в книгу, или закрылся газетой, или же те, кто вообще стоит ко мне спиной. Заметив, что я наблюдаю за ними, они поспешно и неуклюже пытаются показать, что им нет до меня никакого дела, что я безразличен им, что это они просто так, на минутку взглянули на меня, в рассеянности, и даже не на меня, а на что–то за моей спиной; они начинают переглядываться между собой и делаются от этого еще подозрительнее, они что–то готовят, доктор, что–то готовят, но пока еще не совсем приготовили, что–то готовят, что–то такое, я не знаю, что именно, не знаю, что именно, но мне кажется, они готовятся что–то у меня попросить.

И я не выдерживаю напряжения, которое стягивается вокруг, и выхожу на ближайшей станции, и они провожают меня своими взорами, стараясь казаться безразличными, стараясь не показать виду, но я‑то знаю! я‑то знаю! — они продолжают что–то готовить и просто с сожалением откладывают это до следующего раза…

Поезд смывает меня прочь с их глаз, и они успокаиваются, и опускают взоры свои, или, наоборот, уставляют их, бессмысленные, в стены вагонов, оклеенные безобразной рекламой, они складывают руки на коленях, одетых в брюки или юбки, или поверх них — когда на улице холодно, в студеную зимнюю пору, — куртки, набитые пухом, вырванным у птиц, или волокнами, выращенными путем сложных и запутанных химических процессов, или пальто, как у меня — черные — но, возможно, наоборот, не черные, а каких–нибудь приятных других расцветок, синих, зеленых или коричневых, шубы, выращенные путем тоже каких–нибудь сложных процессов, или просто содранные вместе с кожей с разных животных; все это, если двигаться как бы изнутри наружу, а если как бы наоборот, то, в студеную зимнюю, или какую–либо другую пору, мы могли бы обнаружить под брюками и юбками: теплое белье, кальсоны, или специальную одежду с неприятным названием «колготы», — это название всегда было мне неприятно, потому что ассоциировалось с какой–то ненужной и даже неприличной суетой, беготней, мельканием ног, и чем–то еще таким же, тоже неприятным.

Но я отвлекся.

Чулки. Чулки, доктор, сейчас почти никто не носит, если только они не являются частью профессиональной или, иначе говоря, форменной, а возможно, и фирменной, одежды. Собственно говоря, зачем бы они и нужны в наше время, я специально спрашивал их об этом, некоторые ничего мне не отвечали, не понимая, вероятно, что становятся от этого еще подозрительнее, некоторые ругались, вот, но некоторые отвечали, как–то странно поглядывая на меня, что да, в смысле нет, не нужны, неудобны, мороки с ними много, ведь есть теперь эта самая специальная одежда с названием, которое мне так неприятно, что я даже и не хочу его произносить еще раз, и не будем поэтому больше говорить о ней, больше не спрашивайте меня об этом, я об этом ничего не отвечу вам, ни за что.

…Теперь, если двигаться вниз, то там будет обувь. Ботинки, полуботинки, туфли, кроссовки, тапочки, сапоги, сапожки, полусапожки и полусапоги, с пуговицами, пуговичками, застежками «молния», ремешками, ремешочками, пряжками и пряжечками, цепочками, маленькими шпорами, булавками, шнурками, шнурочками, кожаные, матерчатые, на толстой и, наоборот, тонкой подошве, всевозможных и разнообразных расцветок, — в общем, я что–то даже устал это перечислять и это кажется мне весьма подозрительным, — зачем такое разнообразие? не для того ли, чтобы отвлечь мое внимание, отвести мне глаза, заставить опустить их вниз и сосредоточенно следить за этим разнообразием, в то самое время, когда там у них, выше, могут совершаться какие–то тайные и, быть может, предосудительные дела?