Доктор, я услыхал однажды, что есть где–то в тихой обители в глухом и еще не заплеванном окончательно краю — три часа на электропоезде, дальше несколько километров по шоссе пешком, или, может, подбросит кто, а дальше грунтовой дорогой и лесом, лесом, уж сколько Бог даст — так есть там в маленьком заброшенном скиту мудрый старец, он был раньше секретарем партийной организации в своей конторе, но что–то там неправильно разъяснил, относительно линии этой самой партии, что–то такое — не нарочно! — а совершенно случайно, просто оговорился как–то, неудачно выразился, но — вот ведь как — было тогда какое–то ответственное мероприятие, его заподозрили в намеренном искажении и даже пропаганде, то есть, разумеется, не по–настоящему заподозрили, а просто по всем инструкциям обязаны были, иначе это бы выглядело еще подозрительнее, стало бы похоже на заговор с целью подрыва устоев или основ, я точно не знаю, я был очень молод тогда, я, фактически, был дитя. В общем, его, конечно, выгнали из партии, даже завели какое–то дело, долго мытарили в комитете, потому что как–то это выглядело все же немного подозрительно, мытарили–мытарили, грозились даже посадить, но однако же потом почему–то не посадили, а так — сослали куда–то на север: он не любил, говорили, об этом вспоминать; там он, будучи, разумеется, человеком глубоко верующим, и крестился, принял послушание, сколько–то лет так проходил, потом, так уж господь сподобил, принял сан, был приходским священнослужителем в маленькой церквушке, где–то там же, на севере, опять разъяснял прихожанам некую линию, какую положено, но затем, по прошествии продолжительного времени, был вдруг опять отозван, переведен куда–то, никто даже не знал наверное — куда, и пару лет не было о нем ни слуху, ни духу. Ну вот, а потом объявился он в этом самом скиту, не так уж, собственно, и далеко, ежели сравнить с прежними–то его северами–то; народишко к нему прибился кое–какой, стали и из других городов ездить, потому что старик он был и правда добрый, повидал на своем веку, как вы понимаете, много чего, ума понабрался и, надо отдать ему должное, не только ничего особенно не растерял, но и обмыслил с Божьей помощью, сделал выводы в соответствии со священным Писанием, да, надо думать, и согласовал в своих вышестоящих инстанциях (партийная–то дисциплина не вдруг забывается), короче стал себе отшельничать, народишку помогать, да советы давать — как жить. Учил, в общем, понемножку, иногда лекарство мог присоветовать от болезни какой — даже и из новых, лицензионных (откуда знал?). Даже иногда возложением рук мог кое–что излечить, главным образом, невралгию и спазмы гладкой мускулатуры — не всегда, впрочем, получалось. Словом, полезный был старичок — сейчас не знаю, жив ли.
Узнал я про него случайно. Сначала в вагоне метро разговор услышал, но показался он мне, как вы понимаете, подозрительным. Потом соседка, — выходил на лестницу, пока комнату проветривал, накурено сильно было, — взглянула, руками всплеснула, чуть что не расплакалась: непременно вам к этому, такому–то, надо съездить, а то посмотрите на себя — вид у вас больно страшный, отощали, глаза ввалились, взгляд дикий, блуждает — так, говорит, вам и помереть недолго, съездите, голубчик. Интеллигентная соседка была, старушка. Пошел, взглянул на себя — все в дыму, видно неважно, но в целом, точно — права соседка, решительно я к тому времени одичал. Борода спуталась, завелись в ней какие–то соринки, вокруг глаз — синяки, сплю плохо, дымно и все время кто–то галдит над ухом, попрошайничает вроде, похудел страшно — в общем, нехорошо.
Собрался, поехал. В электропоезде три часа трудно было, почти как в метро — все сидят, подозрительно глаза прячут, будто знают что–то, про меня, но показать не хотят, стесняются. Вышли на дальней станции, почти все вместе, правда уже полвагона осталось к тому времени, но тут почти все вышли. Двинулись по платформе, все молчат, глаза прячут, деньги нащупывают, мнут, считают. Идем к шоссе.
Тут не совсем хорошо мне сделалось, потому что все как один к шоссе идем. Никто в магазинишко при станции не заходит, пивка купить (лето было, ехали, конечно, утром пораньше, но жарко довольно). Никто встречающих глазами не ищет, не ждет, да и нет никого, встречающих. Никто не галдит особенно, радостным блеянием воздуха не оглашает — тихо так переговариваются, благопристойно.