Детей нет, совершенно.
То есть — ни одного; когда я это заметил, стало мне что–то и совсем нехорошо, то есть не то чтобы, доктор, нехорошо, а как–то вконец мне это подозрительно тогда показалось, и меня на минуту даже озноб прошиб (и не зря, доктор, не зря!).
Ну, на шоссе кто как — кто остался попутки ждать, кто как, а я подумал–подумал, черт знает, когда ее дождешься, да народу–то еще сколько, ни на первой, ни на второй не уедешь, да и денег было, не то чтобы в обрез, но и разбрасываться очень не приходилось, поскольку много их все–таки уходило на приобретение одежды. Одним словом, двинулся я по шоссе пешком; еще с десяток следом увязалось, вероятно, с теми же мыслями, впрочем, неважно.
Шли они, шли…
Жарко стало, солнце к полудню, ветра почти нет, так что жарко, конечно. Но ничего, иду, погода хорошая, красота кругом — родные просторы, шоссе линейкой вдаль бежит, воздух, конечно, все дела, только жарко, вспотел весь. И тишина.
Попутка по шоссе прошелестит, полная уже, разумеется, ловить нечего, скроется, и снова — тихо, — то есть, абсолютно тихо. Слышу только шаги свои по мелкому гравию–приживалу на обочине, да слабый шепот ветра в ушах, — и то, когда голову поверну, а так — абсолютно ничего. Ну, доктор, вы знаете, ну, как там бывает летом в погожий день в поле — птичка пролетит, бывает, жаворонок в небе зазвенит, мухи–пчелы жужжат, листочки полощутся на ветерке, чуть лопочут что–то, неслышно почти… а тут вообще ничего. Тишина.
А глянул в стороны — и нет позади никого, один иду. Куда они подевались, кто вместе со мной вышел, в толк не возьму. Не на попутках же полных от самой станции все подобрались? Или, может, правда, пока я на облачка любовался, да к тишине прислушивался, пристроились они все, кто как, да и улетели вперед по ровному, как школьная линейка, шоссе? И то, если вдуматься, возможное дело…
В общем, один, без оружия, жарко, тихо до противоестественности, устал уже, разумеется. Словом — задумался я. Чего взыщу? Или, проще говоря, какого такого хрена понесло меня в чудный летний день к черту на кулички, неизвестно куда, к кому, зачем, когда я даже толком и не знаю, о чем спросить хочу или попросить об чем? Может сесть мне у дороги на ближайшую груду кирпичей, да поразмыслить об этом обо всем, отдохнуть, уснуть… Или, ну его к черту, повернуть пока не поздно назад, дождаться поезда на тающей от жары платформе, глотнуть теплого пива, купленного в том же пристанционном магазинчике, старом, засиженном мухами, но, что ни говори, родном, знакомом, понятном…
И, однако же, размышляя так, шел я в прежнем направлении — в смысле, вперед, — и прошел уже–таки порядочно.
Да, тут нужно рассказать и еще об одной странности этого моего пути — пока шел, ни одного указателя не встретил я за час с лишком. Ну, то есть, ни единого — ни тебе «обгон запрещен», ни «опасный поворот», ни «конец главной дороги», ни согнутого в дугу местным первым на деревне парнем в порыве молодецкого ухарства «40», ни проржавевшего от старости до дыр «МТС», — ничего. А хотя, тоже, если вдуматься, какие уж там указатели — шоссе, как я уже имел честь докладывать, прямое, как я не знаю что, никаких ответвлений, грунтовых дорог, какие уж там опасные повороты, ничего такого, рули–не–хочу.
И вот вдруг вижу я вдалеке что–то такое знакомое, такое, как бы вам, доктор, сказать, до боли родное — знак! Не видно пока, какой. Вроде, судя по форме, информационный. Метров триста еще, может, чуть меньше. Дойду, думаю, жарко, конечно, ну, хоть взгляну, ну, просто даже интересно, если уж на то пошло…
На синем, как положено, фоне, крупными белыми буквами там значилось: «До поворота к скиту такому–то 2 км», — вот так. И стрелка.
«Ну!», — сказал я себе. «2 км!», — сказал я себе. Это же, сказал я себе, сущая ерунда, я уже протопал по моим подсчетам километров шесть. А может, семь. Дойду.
И пошел.
Но минут через сорок забеспокоился. Но сразу же и успокоился, ибо увидел еще один знак — о, я уже знал, что это за знак, я уже подозревал, что он означает для меня! (Да, я уже упоминал, что попутки с моими попутчиками перестали проноситься мимо по шоссе и отвлекать, и беспокоить меня? Тогда вот — упоминаю. Перестали.) И вот — знак, новый знак, к которому я приблизился спустя еще четверть часа: «До поворота к скиту такому–то 2 км», — гласила белая, местами немного запачканная пылью, надпись. Я снял рубашку и вытер ею пыль, чтобы надпись смотрелась лучше, и она на мгновение засветилась благодарно, заиграла безумным хирургическим светом подземных переходов метро, на какое–то мгновение затмила она и свет постепенно подумывающего об отдыхе солнца, и кварцевый блеск осколков мелкого гравия по обочинам.