И как это тогда он не предвидел того, что теперь для него одна мысль об этом худом костлявом теле станет пыткой? Острые ключицы всегда угрожающе выпирали вперед. Иногда ему казалось, что совсем немного усилий, и он сможет переломить ее в любом месте, как птичку или котенка. Талия была такой тонкой, что он мог бы обхватить ее одними ладонями. И слишком длинные ноги, которые все же не делали ее выше.
Так сколько ей было лет? Теперь, определенно, на два года больше, чем когда он ее нашел. Но это не давало ему права… это не давало ему ничего! А он посмел взять. Как наяву, он слышал теперь ее отчаянное «так неправильно, сэр». Будто бы он не знал!
Впрочем, он и не знал. Он не думал. Он не был собой. Он был безумным мужчиной, который хотел получить эту женщину.
Сколько же времени он мучился желанием? Тихое, почти неузнанное, оно прокралось в его жизнь, когда он и не думал об этом. В его доме жила кухарка-найденыш, подглядывавшая за ним из-за портьеры. И это нисколько не занимало его. Но два года достаточно большой срок, чтобы многое изменилось. И слишком маленький, чтобы не заметить того самого мгновения, когда милосердие сменяется похотью.
Это было за завтраком. Она наливала чай из заварника. А он, убирая в сторону газету, краем глаз выхватил ее тонкие запястья, выступавшие из узких рукавов платья. Тогда он впервые ее захотел. Это было вскоре после Пасхи. С тех пор день за днем он все сильнее терзался мыслью, что было бы, если бы он допустил это… И отвечал себе раз за разом: он погубил бы то хорошее, что теперь было между ними.
И вот… действительно погубил.
Он спустился в гостиную, когда было уже достаточно поздно. Переодевшийся, неловко зачесавший волосы назад. С перекошенным от боли лицом – умывание доставило немало страданий. И прислушался к звукам в доме.
Слабый шум доносился из кухни.
Эйда старалась избегать любых лишних звуков. Все, что можно было расслышать, если хорошенько прислушаться, - ворчание масла на сковородке, в которой румянились блины. А девушка, пристально следя, чтобы они не пригорели, пыталась представить, что будет дальше.
Только бы он не выгнал ее! Впрочем, в это верилось меньше всего. Даже если бы свершилось то, от чего ей лишь случайно удалось спастись, мистер Стоун оставил бы ее в доме. Так думала Эйда. Разве не знает она, что происходит между мужчиной и женщиной? Разве не об этом она мечтала долгое время, когда завидовала Полли Маккензи? И как ей остаться без того, чтобы видеть его каждый день. Пусть из-за портьеры, но может ли служанка мечтать о большем? И если бы сейчас эту служанку спросили, чего она хочет больше всего на свете, она бы, не раздумывая, ответила: быть рядом с ним, обработать его раны на лице, расчесать его волосы и отзываться на каждое его желание.
Но она готова совсем не попадаться ему на глаза, только бы он не выгнал ее…
Грегори тихо вошел на кухню и замер за ее спиной, наблюдая, как она стоит возле плиты. На ее шее курчавились темные завитки. Он хотел бы подойти и зарыться в них носом. Вместо этого медленно прошел к столу, взял в руки кувшин с водой, налил в стакан и быстро осушил его.
Прислушиваясь к его шагам, плеску воды и наступившей потом тишине, Эйда улыбнулась. Повернулась к мистеру Стоуну и, взглянув прямо на него, спросила:
- Вам блинчики с медом или с джемом?
- Мне?.. – растерянно переспросил Грегори и дернулся к ней, тут же остановившись. – Нет, спасибо, ничего не нужно. Сегодня надо… навестить семьи погибших. Ты ведь слышала, про…
Эйда кивнула и отвернулась. Последние блинчики подгорели, поздравление с Рождеством застыло на ее губах, а подарок для хозяина лежал в комнате на чердаке. И она чувствовала себя неловко со своим джемом, не зная, что сказать. И нужно ли что-то говорить. Он же понимал, что говорить надо. И лучше начать с извинений. Но вместе с тем что-то подсказывало ему, что начни он извиняться, сделает только хуже. Произошедшее ночью, ставшее сейчас между ними незримой стеной, окажется еще страшнее. И он ни о чем думать не мог, кроме того, что запомнил вкус ее крупного мягкого рта. И как жаль, что не помнит вкуса ее кожи… Безумная мысль!