Рудольф II, переместивший двор Габсбургов из Вены в Прагу и мечтавший превратить столицу Богемии в блестящую европейскую метрополию, понимал значение ночного освещения. Император повелел повесить на стену каждого дома масляный фонарь. Из этой затеи ничего не вышло, потому что разводить открытый огонь и тогда было делом небезопасным. Но хотя бы отчасти монаршая воля к власти в конце концов победила, и по знаменитому маршруту движения императорских кортежей (так называемая «королевская дорога»), от Пороховой башни на Целетной улице через Староместскую площадь и Карлов мост к Граду, в начале XVIII века установили-таки 120 масляных фонарей. Их полагалось зажигать в течение четверти часа после удара колокола на городской ратуше, а забывчивых или недобросовестных домовладельцев городские власти штрафовали. В Праге, где почти все особняки в центре, как люди, носят собственные имена — «У единорога», «У неба», «У павлина», «У дикой утки» — изящные фонари быстро стали модой. Это теперь на Целетной или на Нерудовой, той улице, что ведет наверх к Граду, — похвальное электрическое однообразие. Раньше хватало охотников плести тонкие железные кружева.
Теми фонарями, что украшали стены общественных, а не частных зданий, ведали «скромные, добрые и аккуратные» работники, профессия которых по-чешски забавно именовалась «лампарж». Ближе к эпохе индустриальной революции лампаржей окрестили «инспекторами ночной иллюминации», но их романтическая на первый взгляд специальность не стала от этого безопаснее. По ночам не спали не только выпивохи и влюбленные, но и бандиты-хулиганы, которых не останавливало и то, что за порчу казенного имущества можно было угодить в тюрьму. За поломку одного фонаря, в частности, полагалось четыре недели принудительных работ на строительстве. В Праге уже было что разбивать: к концу XVIII века число уличных фонарей подскочило до тысячи. Но растущий город всегда оказывался больше — и по ночам, чуть свернешь с «королевской дороги», оставался темным.
Уличный фонарь принципиально новой конструкции, с круглой горелкой, позволявшей воздуху попадать «внутрь» пламени, отчего огонь становился устойчивее, изобрел незадолго до Наполеоновских войн швейцарский физик Жак-Эйме Арган. Но до провинциальной, пусть и элегантной, Праги новшество добралось с опозданием, император уже томился в изгнании на острове Святой Елены. Когда у Сословного театра и по соседству, на Рыцарской улице, установили первые в городе «лампы Аргана» работы жестянщика Роучека, главные европейские столицы, и Париж, и Лондон, вовсю щеголяли шикарным газовым освещением. Прага не попала в такт; жадноватый городской совет долго не решался совершить еще один прыжок в будущее, только-только крупно потратившись на «лампы Аргана». Пытались экономить, как могли, разработали правила освещения, принимавшие во внимание множество природных факторов: график восхода и захода солнца, фазы Луны, время года, облачность, силу ветра. За соблюдением правил следила сначала полиция, затем для контроля над «инспекторами иллюминации» создали специальную городскую комиссию. Магистрат попытался взимать с домовладельцев налог за освещение улиц, но те сопротивлялись, как могли, старались найти отговорку: то зданию нужен ремонт, не до фонарей, то квартиранты не платят, то — «у моего дома и так светло».
Свет мало-помалу побеждал тьму. В 1847 году в пражском районе Карлин построили первую газовую станцию, и на улицах Праги вспыхнули 200 газовых фонарей. Производство луцерн стало массовым, над осветительными проектами работали лучшие пражские архитекторы — Никлас, Шульце, Зитек, Фанта. Счет фонарикам, фонарям и фонарным столбам пошел на многие тысячи; из диковинки они становились повседневностью, к ним привыкли, на них перестали обращать внимание. Именно с той поры уличный фонарь, «фонарный контур на асфальте» — из числа немногих, так приятных сердцу жизненных констант. В 1881 году прогресс одержал очередную победу: Гибернскую улицу по случаю прибытия в Прагу кронпринца Рудольфа расцветили электрическими лампами. Но в укромных городских уголках, где-нибудь вдалеке от шумных проспектов, еще почти полвека разгоняли ночную тьму подслеповатые масляные фонари, которые аккуратно, по лунным часам, зажигали, гасили и чистили лампаржи. А последние газовые луцерны исчезли с улиц города только в шестидесятые годы прошлого столетия.
Человечество так долго прозябало в темноте, что теперь транжирит свет, убеждая природу в том, что изобретения инженеров сильнее ее законов. На ночном пражском небе не разглядишь звезд, и даже в ясную ночь Луна — всего лишь один из многих осветительных приборов. Луна сияет ничуть не ярче уличного фонаря у входа в пассаж «Луцерна».
На донышке мира
«Пещера была настоящим лабиринтом извилистых, перекрещивающихся между собой коридоров, откуда не было выхода. Говорили, что можно целыми днями и ночами блуждать по запутанной сети расщелин и провалов; что можно спускаться все ниже и ниже в самую глубь земли и там встретить все то же — лабиринт под лабиринтом, и так без конца. Никто не знал всей пещеры, это было немыслимое дело». Том Сойер ориентировался в пещере Мак-Дугала не лучше, чем другие, поэтому мальчик и его спутница Бекки Тэтчер быстро заблудились в подземном лабиринте. Не знаю, существует ли близ городка Сент-Питерсбурга такая пещера, или Марк Твен ее выдумал, как и другие приключения Тома Сойера. Но вот забавное совпадение: в том самом 1884 году, когда американский писатель закончил работу над знаменитой повестью, герои которой едва не погибли в подземелье без света и пропитания, на юге Европы, за многие тысячи километров от Миссисипи, провели электрическое освещение в огромную Постойнскую пещеру, и она перестала быть царством тьмы. Многочисленные посетители избавились от необходимости пользоваться свечами или факелами. Уже в ту пору Постойнская пещера считалась самым привлекательным природным памятником Австро-Венгрии — ежегодно в ее лабиринты спускались почти 10 тысяч человек.
Одним из первых, и самым высокопоставленным туристом, стал престолонаследник Фердинанд, посетивший Постойну через полтора года после того, как в апреле 1818 года словенский пастух Лука Чеч обнаружил в глубине известнякового грота бездонный лаз. Эти пещеры были известны давно, наскальные росписи свидетельствовали, что люди здесь обитали чуть ли не с каменного века, но в подземелье-то чего им соваться? Другое дело — если во славу династии Габсбургов. Любознательность пастуха окупилась сторицей: в заброшенной деревушке на полпути между побережьем Адриатики и городом Лайбахом (теперь — Любляна) расцвели и наука, и туризм. Словенцы до сих пор ужасно гордятся тем, что именно они дали международное название этому природному явлению — карсту, ведь плато Крас (или Карст) находится на территории Словении, а описание Постойнских пещер 1854 года считается первой в мире спелеологической монографией.
Но ни один спелеолог не скажет наверняка, какая подземная пещера самая длинная, никто этого не может знать. Так и пишут в исследованиях и путеводителях: «одна из самых обширных карстовых систем». С мировыми рекордсменами — пещерами Флит-Ридж в Америке и Хеллох в Швейцарии — Постойне с ее 27-километровыми коридорами в любом случае не сравниться, но ее лабиринт соединен с другими каскадами пещер, вымытыми за миллионы лет подземной рекой. Несколько столетий назад эту реку назвали Пивка, о чем река и не подозревает, не прекращая медленное дело: мгновение за мгновением, век за веком в подземной темноте каждой своей каплей она точит, точит камень. Потом вдруг меняет русло, и на месте буйного потока остаются пустоты. Когда-то река впадала в праисторическое Паннонское море. Море давным-давно ушло под землю, теперь «посередине суши» находят окаменевших морских гадов; равнина была ложем морским. А подземную известковую толщу река использует для своих странных художеств.
Сталактит — известковая сосулька, свисающая с потолка пещеры; сталагмит — известняк, растущий из пещерного пола. Под землей время ничего не значит, чтобы сталактит и сталагмит соединились в столп из известковых солей, требуется вечность. Исследователи не поленились посчитать: самым старым сталактитам и сталагмитам Постойнской пещеры — около 300 тысяч лет. Определить возраст (рискуя промахнуться лишь на десяток-другой тысячелетий) несложно: известно, что за 100 лет сталагмит прибавляет в росте от одного до десяти миллиметров. А вот проверить эти вычисления труднее, спелеологии от роду меньше двух веков. Значит, даже первый из научно измеренных каменных леденцов не мог с начала спелеологических времен вырасти больше чем на пару сантиметров. В Постойнской пещере я видел восьмиметровый белый сталагмит, похожий на огромный стакан мороженого. Знатоки объяснили: это молодой сталактит, потому и белый, а старые великаны — ржаво-красноватого цвета. Кап, кап — вода реки Пивка оставляет известняковые следы на головах сталагмитов. Словенцы нашли правильное славянское слово для обозначения подземных столбов и подвесок: kapnik. Кап, кап, капник.