— Ааа, вы про это — сказал старик, одним щелчком переключая пистолет на предохранитель и опуская его в широкий карман — дочитали?
— Так точно.
— Ну и как вам? — он широким жестом пригласил его в крошечную прихожую.
Тамура быстро разулся, окунул пыльные ноги в прямоугольный тазик с холодной водой и вытер ноги о полотенца.
— Филигранная вещь. Никогда такого не читал. Однако…
— Что-нибудь не так? — старик тихо закрыл дверь и отложил палку в угол.
— В одном из последних интервью, тех, что с фестиваля “Burning Flag”, Снаудер говорит, что больше не будет писать… ни строчкой больше.
— Что ж, это вполне в его духе. Малый заслужил свой отдых, я полагаю — старик иронично подмигнул — хотите чаю?
— Да, пожалуй. Чёрный и покрепче.
— У вас шалит давление?
— Может быть… скорее, стрела в черепе.
— Купидон промахнулся?
— Нет, это… другое.
— Мм?
— Не берите… — Тамура осмотрелся и заметил на стене огромный американский флаг, подпаленный, весь утыканный металлическими клипсами — … в голову.
— Было дело — продолжал старик — мы со Шнаудером даже играли в покер, нарды и бильярд, ходили в одну баню и встречали друг друга на премьерах кинофестивалей… но это было давно.
— Так вы лично знакомы?!
— В каком-то смысле да.
— Как это понимать? — Тамура сел за круглый стеклянный столик перед. Старик поставил кружку с напитком на стол и опустился на смятую постель.
— Ещё лет пять назад этот человек горел своим делом. Знаете… такая кипучая юность. Он любил атмосферу прошлого. Книги вылетали из под его пера и печатных машинок, как пули, жаля в самое сердце… но три года назад по его работе сняли фильм. И он в корне переменился.
Старик отхлебнул горячего чая из своей кружки.
— Как же?
— Оболочка была та же. Та же кожаная куртка, те же полосатая рубашка и брюки. Но глаза…
На этом моменте индиец снял вспотевшие от пара очки и протёр их мягким пледом.
— Они застыли, похолодели. Он обозлился на весь мир. Печатную машинку и перо ему заменил алюминиевый макбук, вот уж пошлость. Он вырезал своё сердце и сунул его в карман. И, право, я не знаю, бьётся ли оно ещё. Помнит ли он теперь, что оно у него когда-то было.
— Что-то было не так с фильмом.
— Я полагаю… он разочаровался. Он получил деньги, славу, признание и от этого сломался. Думаю, ему нравилось быть в стороне. Невидимым, почти никому не нужным. В этом ведь есть какая-то отрешённость, духовность. А теперь продюсеры гоняются за ним, видя в нём только пекинскую утку, фаршированную деньгами, а он их шлёт куда подальше. К тому же…
Тут старик сделал небольшую паузу и опустил взгляд.
— К тому же я думаю, его очень сильно ударило по голове воплощение своих иллюзий. Одно дело представлять свои истории в мечтах, строить песочные замки из воздуха. Они всегда идеальные, к ним всегда приятно возвращаться. Когда облекаешь их в слова, они теряют некоторую часть своей привлекательности, но… остаются вне твоей памяти, навечно. Когда же отдаёшь свою историю другому человеку на откуп, позволяешь менять её, иллюстрировать, показывать чужое представление о ней… это больно. На экране вылезают все недостатки твоих историй. Более того, далеко не все их них можно снять. Многие книги умудряются говорить с нами больше языком чувств и переживаний. В то время как кино ищет материальное, визуальное воплощение всему, даже темпу повествования. И оно не думает останавливаться.
— Так он просто не выдержал несовершенства?
— Да. На экране вылез каждый прыщик, каждая складочка, каждый жировик и седой волос. Они кололи его глаза и он надел чёрные слепые очки, точно щит. Мне кажется… он совершил ошибку, выйдя на широкую аудиторию, потому что все свои книги он писал в первую очередь для себя.
Тамура остудил свой чай бесшумным дыханием и едва хлебнул. Индиец уже отставил пустую кружку в сторону и, довольный, провёл обожжённым языком по передним верхним зубам.
— Но любой автор говорит со своими читателями определённым языком. И если он хочет быть понятым, то должен соблюдать определённые правила общения. Это своеобразная плата за вход в игру за бессмертие. Проблема в том, что Ганс хотел вступить в этот клуб вечных душ и… в то же время страстно желал смерти.
— То есть он хотел быть вне общества и не мог без него жить?
— Этот человек — старик поднял указательный палец — сплошное противоречие.
— Мне нужно говорить с ним.
***
Тамура сложил несколько рубашек, смену обуви и штанов, документы, часы и мобильный. Щёлкнул замком и огляделся. Впервые за многие годы его комната была прибрана, вымыта, с педантичным вниманием вычищена. Пропали завалы из книг. Оказалось, почти всех их с успехом вмещают стеллажи, если их составить в плотные ряды — какие-то подклеить, какие-то спрессовать квадратной гирей. Литература, побывавшая под давлением, так сказать. Некоторые особенно ценные экземпляры он отдал на хранение Индийцу.