Отойдя на два десятка шагов, Бабуров поманил к себе пальцем какого-то младшего командира, должно быть виновного в том, что машины еще нет на месте, и стал неслышно, но свирепо распекать его. Лопатин видел, как у полковника сердито дрыгали заросшие седой щетиной красные обвислые щеки.
Пантелеев, по-прежнему не выражая желания ни с кем разговаривать, угрюмо шагал взад и вперед по берегу. Лопатин вынул из планшета карту, чтобы сориентироваться, в какой точке Арабатской Стрелки они высадились. Отделяя Сиваш от Азовского моря, окаймленная с двух сторон голубовато-синей водой, на карте лежала узкая и бесконечно длинная полоска земли. Южный конец ее за обрезом карты уходил к Керченскому полуострову; на севере синяя ниточка пролива отделяла ее от занятого немцами Геническа. Всего месяц назад Лопатин ехал в Крым именно через этот город, через мост, который теперь, как говорят, взорван, через эту самую Арабатскую Стрелку, на берегу которой он сейчас стоял.
Судя по карте, отсюда до северного конца Стрелки было километров пятнадцать. "А впрочем, - подумал он, - туда, до самого конца, сейчас вряд ли доберешься". Геническ стоял на горе, и месяц назад Лопатин сам смотрел оттуда, сверху, на Арабатскую Стрелку, похожую с горы на очень широкое, желтовато-серо о шоссе, идущее прямо через море. Немцы, которые теперь сидели в Гепнческе, наверное, просматривали далеко вглубь все, что было на Арабатской Стрелке.
"Смотри там, у Пантелеева, а то и сам угробится, и тебя угробит, я его знаю", - вспомнил Лопатин телефонный хохоток редактора, и его передернуло при мысли о немцах, которые смотрят на Арабатскую Стрелку сверху, из Геническа. Ему захотелось потянуться и выдохнуть из себя что-то холодное, неприятное, проползшее внутри живота. Это был один из тех приступов страха, которые Лопатин знал за собой, и, как всегда, ему показалось, что другие могут заметить это. Он обернулся и взглянул на Пантелеева.
Но Пантелеев по-прежнему сердито ходил по берегу, думая о чем-то споем.
- Эй! - услышал Лопатин вместе с отчаянным скрипом тормозов пронзительный женский голос. Прямо перед ним остановилась полуторка, за рулем которой сидела белобрысая девушка в голубом выцветшем платье и белой запыленной косынке. Даже через стекло кабины было видно, какие у нее отчаянные голубые глаза и веснушки, такие крупные, какие бывают только у огненно-рыжих мальчишек.
- Эх, товарищ командир, - весело крикнула девушка, спрыгивая с подножки грузовика, - через вас мотор заглох! Хотела задавить, да пожалела!
Она прошла мимо Лопатина, мальчишеским жестом сдвинула на затылок косынку, ловко вставила заводную ручку и несколько раз подряд крутанула ее. Лопатин видел, как под выцветшим голубым ситцем напряглись ее худые лопатки.
Но машина не завелась.
- Давайте помогу, - сказал Лопатин, становясь рядом с ней.
- Помоложе вас есть, - полуобернулась к Лопатину девушка; увидев теперь совсем близко ее лицо, Лопатин подумал, что и в самом деле в свои сорок с лишним он кажется ей старым человеком, и не решился во второй раз предлагать помощь.
Девушка нагнулась и снова взялась за ручку.
Машина опять не завелась.
- Дай-ка я, - подскочил коренастый маленький боец.
- - Поздно собрался, - отрезала девушка. Широко раздвинув йоги, как заправский шофер-мужчина, она несколько раз, не разгибаясь, крутанула ручку - лопатки так и заходили у нее под платьем. Машина фыркнула и завелась.
- Вот и готово, - сказала она, задохнувшись, тыльной стороной руки устало вытерла пот со лба и улыбнулась Лопатину.
- С тобой поедем? - спросил подошедший Пантелеев.
- Со мной, товарищ начальник. Садитесь!
- Что, у вас бойцов, что ли, нет? - покосившись на девушку, спросил Пантелеев стоявшего за его спиной Бабурова.
- А я - боец, - смело сказала девушка.
- Какой же ты боец?
- Обыкновенный, вместе с машиной мобилизовали. Два дня служу. Чувствовалось, что ей нравится и слово "служу", и слово "мобилизовали", и слово "боец".
- Только обмундирования не дают, вы бы уж сказали, товарищ начальник, не очень разбираясь в знаках различия, но безошибочно угадав в Пантелееве начальника, сказала девушка. - Одни сапоги выдали, - добавила она, кивнув на свои голые коленки, вылезавшие из кирзовых сапог, - да винтовку. Шинель просила, и ту не дали.
- Ладно, разберемся, - сказал Пантелеев. - А стрелять из винтовки умеешь?
- Я все умею, - весело сказала девушка и полезла в кабину.
Пантелеев сел рядом с ней, а Велихов и Лопатин влезли в кузов,
подсадив перед этим тяжело дышавшего толстого Бабурова. Машина затарахтела по кочкам.
На Арабатской Стрелке стояла тишина, не было слышно ни одного звука, кроме погромыхивания старой полуторки. Дорога была пустынной - слева мелькнуло несколько глинобитных домиков, и снова потянулась голая кочковатая степь. Справа, вдоль берега Азовского моря, белели холмики соли, и Лопатин вспомнил, что он уже видел их, когда проезжал здесь в конце августа: на Арабатской Стрелке были соляные промыслы.
Бабуров сидел в углу кузова, у него был несчастный и злой вид; сзади него гремели разболтанные борта, на ухабах он хватался за них, чтобы не удариться, и болезненно морщился.
Примерно на шестом километре он вскочил на ноги и, неловко пробежав по кузову, постучал в стенку кабины. Машина остановилась.
- В чем дело? - высунувшись, спросил Пантелеев.
- В штаб батальона приехали!
Прямо у дороги, в скате небольшого холма, были вырыты блиндажи и ходы сообщения.
Пантелеев вылез из машины и достал карту.
- Значит, тут у вас штаб батальона? - тыча в карту пальцем, спросил он Бабурова. Лицо его побледнело, а черные глаза стали узкими и жестокими.
- Так точно! - Приложив к козырьку руку, Бабуров так и стоял, от растерянности забыв опустить ее.
- А сколько у вас отсюда до переднего края? - спросил Пантелеев. - Не знаете? Не считали? Так я вам сосчитаю... - И он, расставив циркулем пальцы, ткнул ими в карту. - Девять километров от штаба батальона до вашей передовой роты - вот сколько! Где командир батальона? Вы командир батальона? - обратился он к подбежавшему старшему лейтенанту.