Выбрать главу

Днем я гуляла по центру города. Еда наставника Вана была скудной в своей простоте – и она всегда кончалась как раз перед тем, как я успевала наесться. Я жаждала мяса, но больше всего скучала по рыбе, приготовленной на пару, которая была неизменным блюдом моего детства. Я мечтала о блестящих креветках и соусе из имбиря, чеснока и ягод боярышника. Для моих родителей и бабушки еда всегда была праздником, но для наставника Вана она оказалась лишь простой задачей, которую необходимо выполнить, прежде чем обратиться к более важным вещам. «Голод – это хорошо», – сказал он мне, когда я впервые попросила еще одну порцию риса. «Он позволяет духу художника сосредоточиться». После этого я больше никогда не просила добавки.

И вот этот голод изо дня в день приводил меня в центр города. Я хотела поглотить все: и булочки, и кунжутные лепешки, и лапшу ручного приготовления, и неузнаваемые слова иностранцев, и сочный, едкий запах океана. Так вот что это за город, город, который любили мои родители, думала я. Я могла бы съесть всю еду с прилавков, проглотить каждую деревянную балку, поддерживающую всякое здание, и мне все равно хотелось бы еще. Это была новизна. Это была возможность. Это было больше, чем голод в животе – он жил и в моем сердце, и я знала, что однажды этот голод поглотит меня всю. Но пока нет. Пока нет.

После полудня я возвращалась в школу и болталась во дворе, запоминая иероглифы на каменных плитках под ногами. Иногда ученики выбрасывали во двор недоеденные яблоки. Если стояла хорошая погода и наставник Ван открывал окна, я могла подслушать урок, позволяя его твердому тенору завладеть собой.

Из этих уроков я узнала, что кисть, тушь, бумагу и тушечницу называют четырьмя сокровищами рабочего кабинета. Я узнала, что помимо нанесения четких линий в правильном порядке, чтобы создать красивую каллиграфическую надпись, художник также должен поддерживать свой внутренний баланс.

«Каллиграфия, – провозглашал наставник Ван, – это не только способ начертания, но и воспитание характера». Он верил, что каллиграфия – это философия, а не одни лишь практические занятия. Каллиграф должен носить ее в себе всю свою жизнь, так, чтобы тушь заменила ему кровь, а кисть – руки. Быть каллиграфом означало применять принципы каллиграфии к каждому действию, реакции и решению, будь то на листе бумаги или вне его. «Такими людьми вы можете стать, – говорил наставник Ван своим ученикам, – людьми, которые всегда обращаются с миром, как с чистым листом бумаги».

Для него не существовало таких вещей, как тревога, опасение, беспокойство или потеря. Когда применялись принципы каллиграфии, ответ находился всегда: увидь иероглиф, и пусть то, что ты знаешь, укажет тебе путь. И жил он так же: представь желаемый результат, и пусть то, что ты знаешь, приведет тебя к нему. И прежде всего необходимы тренировки.

– Что делает письмо хорошим? – спросил он студентов.

– Твердая рука, – ответил кто-то.

– Терпение и острый глаз, – сказал другой.

– Отличные навыки, – попробовал третий.

– Все это верно, – сказал наставник Ван. – Но вы забываете самое важное: нужно быть хорошим человеком. В каллиграфии вы должны уважать то, что вы пишете, и того, для кого вы это пишете. Но прежде всего – вы должны уважать самих себя. Это монументальная задача – создать единство между тем, кем вы являетесь, и тем, кем вы могли бы быть. Подумайте: каким человеком вы могли бы стать и как личность, и как художник?

Последовало благоговейное молчание. Студенты услышали достаточно, чтобы питать свои мечты долгие годы. А я? Наконец-то у меня был ответ и путь, который помог бы мне преодолеть бремя моего имени, и судьбу, которая с ним пришла. Если каллиграфия станет ключом к тому, чтобы отделить меня от Линь Дайюй, тогда я буду практиковаться в ней, как наставлял наставник Ван. Я стану той, кто не подчинится воле судьбы и историям, в честь которых я была названа, я стану той, кто полностью принадлежит самой себе, со своим собственным наследием.

И, возможно, тогда родители вернутся ко мне.

6

Я сразу приступила к делу. Держа в руке длинную березовую ветку, я обводила иероглифы на каменных плитках во дворе, размахивая и потряхивая веткой, словно готовилась вызвать что-то из-под земли. Это казалось глупым, и я понимала, что, должно быть, так и выглядела со стороны: мальчик с девчачьей внешностью, девчонка с мальчишеской внешностью, которая что-то понарошку пишет и думает, что он или она может стать храброй. Ветка ощущалась как нечто чуждое руке, движения были неловкие. Когда урок закончился и ученики стали выходить, мне не хватило времени, чтобы скрыть то, чем я занималась. Они увидели, что я царапаю плитки веткой, и начали смеяться, указывая на палку, висящую в моей нетренированной руке. Я уронила ее и побежала в школу в поисках метлы, кусая губу и злясь на себя.