И еще я впервые в жизни увидела иностранцев. «Вайгожэнь», или «люди из чужеземных стран» – так называли их мои родители. Иностранцы толпились в магазинах, их тела были большими и уверенными, их кожа выглядела так, будто ее оттерли дочиста. Я не знала, что волосы могут быть любого цвета, а не только черного – на головах иностранцев были цвета грязи, сандала, выцветшей кожи, соломы. Я даже видела мужчину с волосами цвета моркови. Я не могла перестать таращиться на него и отвела глаза, только когда он поймал мой взгляд.
Я бродила по этим причудливым улицам, звуки города увлекали меня: кричали купцы, играла музыка, незнакомые слова выскакивали из уст, не похожих на мои. Я бродила от дома к дому с тем же полным надежды лицом, но везде было одно и то же: для таких, как ты, здесь работы нет.
Когда наступила ночь, я забралась под брошенную тележку с фруктами, набив живот битыми яблоками и грушами – все, что я смогла купить на деньги, которые дала мне бабушка. Было не так холодно, как прошлой ночью. Я завернулась в куртку, и мне приснилось, что двое мужчин вернулись к нам домой и забрали мою бабушку.
Следующий день не принес ничего нового. Я оказалась в деловом районе, где вдоль улиц стояли здания причудливой формы и стиля, их окна были то квадратными, то округлыми, похожими на цветы, заключенные в изогнутые металлические прутья. Я прошла мимо иностранного отделения почты из серого кирпича с окнами, похожими на туфли с круглым носком. Пока я ломала голову над этими окнами, появился светловолосый мужчина. Он разговаривал сам с собой, его усы изгибались вслед за губами. На мгновение я задумалась, не сжалятся ли надо мной иностранцы. Не предложат ли они кров, еду, работу? Но как только эта мысль пришла мне в голову, светловолосый мужчина заметил меня и двинулся в мою сторону. Я бросилась прочь, прежде чем он успел подойти ближе, встревоженная вожделением в его глазах.
Что же делать? Хотела бы я, чтобы бабушка дала мне больше информации перед отъездом. Хотела бы я, чтобы родители рассказали мне больше о Чжифу или чтобы я больше о нем помнила. А сильнее всего я хотела, чтобы ничего из этого никогда не происходило, чтобы мы могли снова стать семьей, которой были, когда Чжифу казался всего лишь сказкой и моей единственной обязанностью была забота о саде.
Злилась ли я? Да. На родителей – за их исчезновение. На бабушку – за то, что она отослала меня и не поехала вместе со мной. На тех мужчин, которые вошли в наш прекрасный дом и разрушили его. Эта новая жизнь бесцельных скитаний по улицам была не той, которую я себе обещала. Когда-то я мечтала, что продолжу дело родителей, возможно, даже создам собственные красивые вышивки. Я ловила бы рыбу в океане, обменивала ее на муку, сахар и водоросли у семей моих подруг. Мы всегда были бы сыты, и мы были бы семьей, способной пережить времена года, империи и даже смерть.
К вечеру пятого дня я так много ходила, что мои пятки чувствовали себя так, словно по ним били камнями. У меня было легкое головокружение, тело казалось невесомым, а в голове клубился туман, мешавший вспомнить, по каким из этих улиц я уже ковыляла. Я умру с голоду, прежде чем вообще найду работу, сказала я себе. Я превратилась в парящее тело, нить, пойманную ветром, и никто вокруг не заботился обо мне и не замечал. Возможно, я уже исчезла – пришла в голову дикая мысль. Когда тело поедает себя изнутри, что остается последним?
Я мечтала о пельмешках, которые готовила бабушка: пухлых тяжелых кармашках, набитых свининой с зеленым луком или креветками с кабачками. Мне нравилось есть их прямо из кастрюли, чтобы можно было обжечься исходящим паром бульоном, вытекавшим после первого укуса. Если я закрывала глаза, то могла снова ощутить их запах – это сытное тепло, гладкое слоистое тесто и обещание того, что прячется внутри.
Это было не просто мое воображение. Я действительно чувствовала запах. Мои глаза распахнулись, и жизнь вновь вернулась ко мне. Всего в нескольких шагах впереди слева была пельменная. Я рванулась к ней, но быстро остановилась – ее хозяин подметал полы, а внутри не горели фонари. Заведение было закрыто.