Шестью этажами выше, на высоте нескольких метров от четвертого уровня тюремных блоков, поднимается стеклянный купол. Тем утром он отражал свет, испуская слабое мерцание, которое придавало главному залу сходство с тускло освещенным собором. Днем же, когда солнечные лучи пробиваются через грязь, скопившуюся на куполе за сто лет, это место напоминает самую странную оранжерею на свете.
В свое время на строительство купола ушло, наверное, целое состояние, он видел сотни тысяч заключенных и надзирателей, коротающих жизнь под его сводами. И все ради чего? Когда-то архитекторы и строители считали, что заблудшие души быстрее исправятся, если смогут созерцать Бога на небесах. Высокие окна освещали центральный зал и ряды узких камер, тесных и аскетичных. Это было сделано намеренно, чтобы сдерживать активность зэков и способствовать развитию их духовного мира. Явный просчет психологов, который теперь, по истечении времени, кажется смехотворным.
Я считала подобные преобразования пустой мечтой. Ты можешь ограничить заключенных в поступках, но тебе никогда не удастся контролировать их мысли, в большинстве случаев дурные. Вместо того чтобы мечтать о единении с Богом, большинство находящихся в этих стенах людей — как надзирателей, так и зэков — тратят свои умственные силы лишь на то, чтобы выяснить, какими возможностями они располагают, как им выжить, заработать деньги, получить сексуальное удовлетворение или ширнуться какой-нибудь дрянью до конца вечера. Все остальные поступки лишь способ убить время, отведенное на их жалкую жизнь.
Сопровождая Джоша, я старалась держаться подальше от административного корпуса, где дежурящие ночью офицеры могли все еще заполнять отчеты. Мы вышли во двор. Холодный воздух пощипывал кожу. Снега не было, но промерзшая земля трещала под ногами. В такое утро в самом начале декабря ты, как язычник, ждешь, когда же наконец взойдет солнце. Перед центральными воротами на проходной стоял смотритель Уоллес. Он поджидал нас в гордом одиночестве. Когда мы подошли, он стал листать бумаги, проверяя старые пропуска. Его толстые короткие пальцы ни на минуту не прекращали свою работу. Когда он поднял глаза, меня охватило легкое чувство вины, но я тут же уверенно выпрямила спину. В конце концов, я не делаю ничего дурного.
Проблема заключалась в том, что когда-то я восхищалась этим человеком. В штате тюрьмы состояли еще четыре смотрителя — так мы называли руководящих сотрудников, — все они имели одинаковое положение и не делились по старшинству, однако Уоллес пользовался особым авторитетом коллег, это было ясно по тому, какие рещения он принимал и какие отдавал распоряжения. Я с самого начала была потрясена его замечательной эрудицией, сдержанностью и особенно суровым непоколебимым профессионализмом. Подобные качества нечасто встречаются в заведениях, где требуется строжайшее соблюдение дисциплины. Следуя его примеру, я тоже выработала свою, пусть и не слишком очевидную, линию поведения и стала презирать вялость и продажность окружающих меня людей. Я считала, что начальник вроде Уоллеса должен обратить внимание на мою принципиальность. Но за два года службы я не заметила ни особого к себе отношения, ни одобрения с его стороны. От моего уважения к нему не осталось и следа, когда он отклонил мое прошение о вступлении в ОБР.
Отряд быстрого реагирования — это что-то вроде спецназа, настоящая элита среди офицеров охраны. Их задача заключалась в том, чтобы улаживать затянувшиеся конфликты и разрешать особенно опасные ситуации. Я хотела вступить в отряд по ряду причин. Во-первых, меня привлекали деньги — подобное назначение давало дополнительные пятнадцать или даже двадцать тысяч в год. Во-вторых, это серьезная, ответственная работа, одно только название подразделения звучало внушительно и грозно. К тому же я надеялась, что это станет поворотным этапом в моей жизни. Я не исключала возможности, что после нескольких лет работы в исправительном заведении смогу заинтересовать какое-нибудь федеральное агентство и сделать наконец карьеру.
Уоллес отклонил мое прошение, несмотря на хорошие результаты тестов, и даже не удосужился объяснить почему. Возможно, я не справлялась со своими обязанностями, или у меня просто не было нужных связей. Я сделала все по правилам, но мне отказали, поэтому я настрочила гневную жалобу, ссылаясь на то, что отказ — это дискриминация по половому признаку. Я подозревала, что мое задание сопровождать Джоша могло быть местью со стороны Уоллеса, попыткой подставить коллегу-женщину. Уоллес попросил меня об этом как об одолжении. Сказал, что я как никто другой подхожу для этой роли, поскольку сама несколько месяцев назад потеряла отца и смогу поддержать юношу в подобной ситуации. Я не поверила. Мы никогда не думаем о зэках с такой точки зрения. Когда в стенах тюрьмы случается ЧП, прежде всего мы спрашиваем: «Люди не пострадали?» Под «людьми» подразумеваются сотрудники тюрьмы, даже гражданские. Эмоциональное благополучие заключенных нас вообще не волнует. С какой стати это тогда должно интересовать Уоллеса?