Матвею 19 лет.
Матвей осматривал свой новый дом. И он, надо признать, производил впечатление. Однако далеко не положительное. Настроение после осмотра величественных комнат, которые хранили память о прежних владельцах, ухудшилось, хотя, казалось, хуже уже быть не могло в последние дни.
Дом был трехэтажным, на первом этаже располагались в основном комнаты, куда проводили гостей, на втором – спальни, а на третьем, кажется, собирался весь хлам и мусор за последние годы.
Особенно хозяина заинтересовала комната недалеко от его собственной. Вернее, даже не комната, а дверь. И причина была в том, что она была не просто заперта на несколько навесных и силовых замков, но еще и заколочена, будто являлась частью стены. Матвею пришлось приложить усилия, чтобы убрать доски и увидеть светлую грязную дверь, когда его нашла Кристина.
– Матвей? Что ты делаешь? – взволнованно спросила она, подходя к нему быстрым шагом.
– Осматриваюсь, – признался Покровский, разглядывая дверь, которая раньше, наверное, была белой, а теперь краска пожелтела и облупилась. – Что здесь?
– Не знаю. Она всегда была заколочена, сколько здесь живу. И, наверное, это неспроста… Может, не стоит ее трогать? – осторожно заметила Жильцова. – Там Легков пришел.
На мгновенье Матвей отвлекся от своей находки, удостоив женщину взглядом.
– Почему ты так его называешь? Его же по-другому зовут… Раздражает.
– Потому что это его фамилия. И меня, в свою очередь, раздражает, что он ее поменял.
– Почему поменял?
– Потому что расчетливый дурак, – хмыкнула Жильцова. Она повернулась в сторону лестницы. – Ты идешь?
– Да, – кивнул Покровский, садясь на корточки, заметив, что что-то выглядывает из щели между полом и дверью. Оттуда торчал белый уголок бумаги. Подцепив складным ножом, Матвей смог вытащить его из-под двери. Это был старый пожелтевший, порванный в нескольких местах тетрадный лист. На одной его стороне был текст, написанный черной ручкой, кажется, отрывок из конспекта, а на другой рисунок кольца.
Этот эскиз сразу приглянулся Покровскому, и вскоре он заказал у мастера кольцо для своей жены. Он так и не обратил бы внимания на инициалы под рисунком, если бы однажды Рома не поинтересовался, откуда он взял кольцо, а потом в разговоре не признался, что Дмитрий как-то нарисовал нечто похожее. Тогда-то Матвей и узнал, что его настоящий отец очень хорошо рисовал и делал это практически все время и что он мог рисовать и в тетрадях с лекциями, и на салфетках, и на брошюрах. Словом, на всем, что подворачивалось под руку. После этого Матвей вновь поднял эскиз, с которого были сделаны его и Жени обручальные кольца, и внизу нашел надпись: «На ДР Дж. Д.А.П.» Надпись Матвею так и не удалось разгадать, а вот инициалы теперь стали знакомы. Их он уже видел. И было это не в доме. А в тюрьме для Защитников. Что ж, похоже, Дмитрию и правда не требовалось белых листов, чтобы рисовать. Он мог делать это где и чем угодно.
Мастер постарался на славу, и кольца Покровских стали настоящим шедевром и никак не могли конкурировать с теми, какими они обменялись на первой свадьбе. И если Женя носила оба кольца, то Матвей ограничился лишь вторым.
Наверное, сложно назвать это кольцом, учитывая форму. Кирилл в шутку называл его перчаткой, хотя и это было тоже неверно. Обручальные кольца Покровских были особенными. Надеваясь на пальцы, они оживали, от обруча тянулись тонкие серебристые нити, которые опутывали руки супругов и светились в зависимости от того, какие чувства они испытывали друг к другу. И если нити кольца Жени все время с разной интенсивностью, но пылали синеватым светом луны, показывая и женщине, и другим осведомленным чувства Покровского по отношению к жене, то нити кольца Матвея лишь еле-еле иногда светились огнем, подтверждая холодность женщины к мужу.
Долгое время Матвей ждал чуда, что они вспыхнут, но постепенно начал себя заверять, что любовь – это ерунда, которую придумывают лишь романтики. И то, что он испытывает к Жене, лишь привязанность. Сумасшедшая. Словно зависимость.
Хотя, наверное, плохо пытался себя в этом убедить, потому что и сейчас, стоило Жене проявить хоть каплю чувства, его взгляд снова вернулся к холодному металлу, по которому опять пробежал одинокий, еле заметный огненный язычок.