В дверь продолжали настойчиво звонить, из-за чего Рома, собственно, и проснулся, размышляя, что сегодня снова было беспамятство вместо сна о дне гибели училища, о дне смерти девушки, без которой он не мог жить, не представлял, как дышать, как есть, как ходить. Не представлял, однако продолжал делать вдох и выдох, продолжал переставлять ноги и даже подносить ложку ко рту.
Дверь уже и пинать начали, когда он свалился с дивана и предпринял вялые попытки подняться на ноги. А когда же ему это удалось, он направился к входной двери, перешагивая через осколки разбитого уже второго стакана за эту неделю и подсыхающую лужу водки на полу.
За дверью обнаружился до возмутительности живой, чисто выбритый и ухоженный Покровский вместе с пышущей ненавистью Дианой. Кошка, не задерживаясь на пороге, направилась на кухню. Рома попробовал пнуть невоспитанную скотину, но промахнулся, пошатнувшись.
– Осторожнее! – подхватил его друг, заходя в квартиру и закрывая за собой дверь. Легков вырвался и нетвердой походкой направился в сторону ванной комнаты. Хоть он и понимал, что Дима не виноват в его горе, но все равно не мог простить другу, что тот так легко забыл обо всем, словно никогда у них не было прошлого. – Ты почему не интересуешься, кто к тебе стучится? А вдруг демоны? – поинтересовался Дима из коридора.
– А кто, кроме тебя, может ко мне заявиться после того, как я напился? – хмуро ответил Легков, прислушиваясь к тому, как Покровский снимает куртку и обувь и проходит в кухню. Только когда он услышал жалобное мяуканье Дианы, Рома понял, что забыл на столе. Он быстро выплюнул воду изо рта, отбросил в сторону зубную щетку и быстрым шагом вошел в кухню, где уже не такой жизнерадостный Дима сжимал в руках рамку с фотографией.
– Отдай! – выкрикнул Легков, не замечая, как на пальцах начинают вспыхивать искры силы. Он готов был драться из-за этого последнего изображения светловолосой улыбающейся девушки. Все остальные упоминания о его половинке Покровский уже давно уничтожил.
Дима разжал пальцы, поднимая руки и отступая назад: Легков себя не контролировал сейчас, и с ним было бесполезно спорить. Он словно обезумел после смерти половинки пять лет назад. Рома, сжимая рамку в руках, вышел из кухни и вернулся туда практически сразу, но уже без фотографии и намного спокойнее. Спрятал.
– Ты с ума сошел? Оставлять ее на видном месте…
– Заткнись. Если бы ты не явился, ее бы никто не увидел, – ответил Рома, подходя к раковине и продолжая умываться. – Не волнуйся. Никто не узнает, – бросил он через некоторое время, когда обернулся и увидел хмурый взгляд Покровского. – Как собрание прошло?
– Еще один… – тут же забыл о фотографии Дима, садясь на единственный стул.
– Надо полагать, Лиана уже высказала свою позицию? – поинтересовался Легков, закрывая воду.
– Всю ночь в истерике билась, – поморщился Дима. – Или, по крайней мере, большую ее часть – точно.
Рома еле заметно ухмыльнулся. Раньше он ненавидел жалобы друзей друг на друга, а теперь готов был слушать их день и ночь. Какое-никакое, а все-таки напоминание о временах, когда он был счастливее.
– Ну, я, например, тоже считаю, что тебе не стоит так рисковать. В боевой паре безопаснее.
– Да понимаю я, что безопаснее, но выбора нет! – взмахнул руками Дима. – Самому не по себе, что снова придется лезть в эту мясорубку, а еще и Лиана…
– И в чем проблема? Не лезь.
– В смысле? – спросил Дима, поднимая на друга озадаченный взгляд.
– У вас уже есть сын. Я не понимаю, зачем так рисковать…
– Ты мне сейчас что предлагаешь?
– Ты прекрасно все понимаешь, – заметил Рома, открывая холодильник и осматривая его пустые внутренности. – У Лианы еще небольшой срок. Избавьтесь от проблемы, пока не стало совсем поздно.
– Заткнись, – перебил его Покровский, хмуро глядя на Легкова. Тот пожал плечами и принялся готовить себе кофе.
Дима знал, зачем Легков это говорит: он никогда не упускал возможности сказать ему что-то неприятное, чтобы отомстить за боль, которую причинял отказ от собственной половинки, от своего друга, от прошлого, в котором, кажется, осталась его жизнь, поэтому Покровский никогда не сердился на друга и сейчас тоже не обратил внимания на его слова. У него была половинка, сын, семья, а у Легкова ничего не осталось.