В конце концов пульт был найден за телевизором – он оттуда выглядывал. Лана победно хмыкнула, и пульт, поднявшись в воздух, пролетел над волком и приземлился в руку скучающей девушки, которая лежала поверх одеяла. Она щелкнула пультом, и картинка поменялась.
На экране появилась строгая дама и, стараясь говорить четко и одновременно быстро, попыталась рассказать Лане о наводнении. Девушка недовольно нажала на кнопку, канал переключился. Теперь на экране был спортивный стадион. Обезьяноподобный мужчина пнул мячик, но тот не попал в ворота. Зрители разочаровано заохали, а некоторые, наоборот, потребовали повторить этот незабываемый удар на бис.
«Не повезло», – подумала Лана и снова подняла пульт. Теперь на экране закружилась балерина. Щелк. Сериал. Молодая девушка склонилась над любимым и произносила невеселый монолог, иногда всхлипывая. Лана не стала ей мешать и переключила канал.
«Ну хоть что-то более или менее нормальное», – подумала она. Этим «более или менее нормальным» оказались мультики. Волк Макс удивленно перевел взгляд с хозяйки на телевизор и снова положил голову на лапы.
– Лана, иди сюда! – послышался голос Людмилы Ивановны с первого этажа.
Макс снова встрепенулся и повернулся к хозяйке, которая недовольно смотрела на дверь. Лана встала с постели и потянулась. Выключив телевизор и подобрав вторую тапку, девушка подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Вроде бы прическа и одежда не помялись…
Милана Покровская принадлежала к одной из древнейших семей наземного мира. Об этом говорили угольно-черные волосы и серые глаза, которые передавались из поколения в поколение уже много лет подряд. Бледная кожа, черные брови, пушистые ресницы, слегка обветренные розовые губы – все это сливалось воедино и образовывало картинку молодого, волшебной красоты лица.
Лана на всякий случай еще раз разгладила складки на синей футболке, осмотрела длинную косу на присутствие выбившихся волос и вышла из комнаты.
Спустившись вниз, Покровская застыла как вкопанная. В гостиной, развалившись на диване, дремал Дима, ее старший брат. Бабушки рядом не было, поэтому его ноги были закинуты на белую салфетку подлокотника. За то время, что они не виделись, он ничуть не изменился.
Похожие друг на друга, они в то же время разительно отличались. Одинаковые глаза и волосы, но совершенно разные лица. Если от Ланы нельзя было отвести глаз из-за ее прекрасного лица, то Дима же внешностью похвастаться не мог. И наоборот, если Лана не любила то внимание, которое ей доставалось, то Дима наслаждался этим и умел его привлечь, обладая несравненным обаянием. Даже сейчас, с закрытыми глазами, расслабленный, он привлекал к себе чужой интерес слегка приподнятыми уголками губ, которые делали его лицо насмешливым.
– Привет! – выкрикнула Лана брату в ухо, нагибаясь над ним. Дима испуганно подскочил и чуть не упал с дивана.
– Привет. Что ты так орешь?
– А почему ты так долго?! Приемная комиссия уже две недели работает, а ты за мной только сейчас пришел. Я уже устала ждать! – пожаловалась Лана, садясь рядом с ним в кресло. – И вообще, чего разлегся? Вставай, пошли!
– Ланка, ты ничуть не изменилась, – простонал Покровский, снова прикрывая глаза. Впрочем, один глаз все-таки оставил открытым на случай, если сестра снова предпримет попытку его поднять. – Нет в тебе жалости к родному брату. А я, чтобы добраться до тебя, тащился из одного конца города, где оставил портал, в другой.
– Только не говори, что устал, – хмыкнула Лана, закатывая глаза. Вечная песня «не любишь ты своего старшего брата, а он у тебя, между прочим, один» началась.
– Очень, – подтвердил Дима, поворачиваясь к Лане спиной. Покровская не успела возразить ему, потому что послышался голос человека, до глубины души оскорбленного отвратительным поведением внука.
– Дмитрий, ноги! – в ужасе вскрикнула Людмила Ивановна, она же бабушка брата и сестры, заходя в комнату с подносом, на котором были три кружки с чаем и тарелка со свежеиспеченными пирожками.
Покровский тут же сел, скидывая ноги с салфетки. Пока бабушка расставляла принесенные угощения, а Лана ей помогала, Дима осмотрел творение своих ног, а именно темные следы на некогда белоснежной ткани, перевернул салфетку другой стороной и как ни в чем не бывало придвинулся к столу.