– Что? – спросил Смирнов, стоящий позади нее, когда заметил, что Белянина на него смотрит. Та показала ему средний палец и снова повернулась к сцене.
«И еще взгляд у него тупой, а у настоящего Ромы умный», – привела она самый веский, по ее мнению, аргумент.
Лана только поежилась от холода. Во время сражения холод отступил, но стоило шумихе вокруг утихнуть, как ледяные объятья вновь окутали ее плечи. Ей даже пришлось сбегать в комнату Бунтарщиц за шубой.
– Лана, сейчас лето. – Фера первая заметила подругу в странной одежде.
– Меня это не греет, – ответила тогда Покровская. Шуба, впрочем, тоже не грела.
Фере стало значительно лучше, когда она немного отдохнула в комнате Бунтарщиц. Нервировало только присутствие Муранова, который, стоило ей немного прийти в себя, тут же продолжил настаивать на том, что ей нельзя рисковать своим здоровьем и продолжать оставаться при Стихиях. Аквилева пыталась убедить его, что с ней все в порядке, но при этом сама испытывала за свое состояние тревогу, которая только усилилась на следующий день, когда они утром отправились в больницу.
Фера действительно оказалась беременна. Однако новость не принесла ей никакой радости, только беспокойство и неуверенность. Она не знала, что делать. Она была не готова становиться матерью, не понимала, что для нее это значит, что значит для Стихий, и это пугало ее.
После осмотра она снова поругалась с Никитой, который настаивал на ее уходе из Четырех стихий, и вернулась в дом Покровских. Муранов последовал за ней, но при этом был настолько зол, что наорал на нее прямо в доме Матвея, довел до слез, а потом ушел, хлопнув дверью и оставив девушку одну на кухне.
– В чем дело? – На его крики прибежала Лиса, следом за которой появилась и Кристина. Остальных домочадцев на тот момент в доме не было.
– Поссорились, – сквозь слезы ответила Фера, вытирая щеки. Лиса обернулась к сестре и кивнула ей, прося оставить ее наедине с подругой.
– Рассказывай, – скомандовала она, садясь напротив.
– Я беременна, Лиса, – ответила Аквилева и снова разревелась. – Никита хочет, чтобы я ушла из Четырех стихий, он считает, что это опасно. Он хочет, чтобы мы переехали в квартиру отца, жили вместе. И поженились.
Белянина хмуро глянула на подругу, а потом кивнула.
– Здраво.
– Что? – удивилась Фера и даже плакать перестала.
– По-моему, это нормально в сложившейся ситуации. Разве нет?
– Но… как я могу съехать, мы ведь должны развивать силу…
– Мы не сиамские близнецы, чтобы всю жизнь жить вместе. К тому же ты уже жила отдельно от нас. Ничего страшного не случилось, – пожала плечами Белянина. Она не улыбалась, не хмурилась, она рассуждала, и Фера постепенно начала успокаиваться, прислушиваясь к подруге. – Ты беременна, тебе надо думать о ребенке. Поэтому даже лучше, если ты будешь вдали от этого кошмара.
– Но мне надо учиться управлять силой.
– На уроки можешь ездить, как на обычную учебу. Думаю, проблем с перемещением не возникнет. А если нам понадобится твоя помощь, мы обратимся, не переживай.
– Но жить с ним вместе… как пара… это странно.
– Это нормально. У тебя единственной из нас есть шанс быть счастливой, ты должна им воспользоваться. Нет! Ты обязана им воспользоваться и стать счастливой. За нас за всех.
У Феры снова на глазах навернулись слезы. Но уже не отчаяния, а надежды.
– Ты чувствуешь вину перед нами за то, что одна осталась с половинкой? А теперь еще и с ребенком? – поинтересовалась Лиса. Наверное, даже сама Фера не осознавала, что именно это и испытывает, но Белянина поняла, почему Аквилева находится в таком раздрае. – Это полнейшая глупость, Фера. Ты не должна ставить Четырех стихий, Лену или какое-то предназначение выше своих интересов. Реши сначала проблемы личного характера, а потом, если останутся силы, и общемировые.
– Думаешь, Джен и Лана не будут против?
Лиса наконец усмехнулась.
– Уверена. Выходи замуж и роди здорового малыша. Кстати, какой срок? – встрепенулась она и придвинулась ближе к подруге.